— Я про гонорею. Нет у меня никакой гонореи! И не было никогда!
— Это хорошо! А ты — завелась?! Чего ты завелась? Когда я тебе о Великом и Вечном толкую, ты говоришь — балбес. Когда я говорю, как балбес — ты опять недовольна. Что мне делать, милая, если тебе не нравятся мои размышления? Заткнуться на веки?
— Нравятся. Но мне кажется, что ты слишком много думаешь.
— Много думаю? Это плохо? Я не понял.
— Не знаю. Нет, хорошо, конечно. Я не в этом смысле, извини. Я, просто, тебя не всегда понимаю. Ты, правда, интересно рассказываешь. Но я ещё не все понимаю. Слишком быстро и много сразу — не успеваю всё переваривать. Прости. Продолжай, пожалуйста.
И она привстала, протянула руки к нему, извиняясь, виновато, по-детски смотрела в глаза.
— Ладно, живи, бестолочь, — улыбнувшись, ответил он. — А ты знаешь, что из всех живых существ, только дельфины, как люди, занимаются сексом для удовольствия?
— Нет! Правда? — удивилась Юлька.
— Вот! Эта информация — по тебе! Как ты сразу встрепенулась! Какой интерес в твоих бесстыжих глазах! Хорошо, хочешь, я только про это и буду рассказывать?
— Нет. Перестань. Я, правда, больше не буду…. А про дельфинов, ты всё придумал?
— Нет. Какая разница? Где-то читал. Или слышал. Не помню. Ладно, пошли домой.
Они медленно спустились с утеса, попугав по дороге наглых свистящих сусликов.
Вернувшись на базу, попили, помылись и в койку свалились. Любовь, несомненно, до изнеможенья, а что ещё делать? — до изнеможенья, чтоб после свалиться, забыться, задрыхнуть. В прохладе, под простынёю, обязательно голым, обнявши подругу, приятно задрыхнуть, чего не задрыхнуть? Они и задрыхли — устали, намаялись и находились. До ужина в сонную мглу провалились.
«Любимое дело», как пишут в буклетах.
* * *
Уже вечерело. Архип тихонько поднялся, чтобы не разбудить сладко дремавшую Юльку. (Девчонки в её возрасте всегда долго и симпатично спят, особенно, если почти не укрыты.) Взял ветровку, на всякий случай, и вышел на воздух. Тишина — ветра не было. Жара спала. От нечего делать, Архип пошел к месту костра и развалился на удобных, сделанных из бревен, лавках со спинками. Вечером, как стемнеет, наверняка, здесь опять будет костер (конюх с охранником уже натаскали дров), а пока прохлада в тени смолистой, толстой лиственницы. Архип достал из кармана ветровки блокнот (он всегда теперь носил с собой блокнот и карандаш), начал царапать нечто, что пришло в голову на утесе. Увлекся.
— Здорово, брат! — неслышно подошел здоровый мужик — «Загубленная молодость», как его про себя окрестил ещё вчера Архип.