В качестве головного убора носили нечто, похожее на сильно укороченный кивер, или низкий цилиндр, расширяющийся кверху с небольшим козырьком. Военные чины с имперским соколом на кокарде, а гражданские безо всяких эмблем или со знаками ведомства, по которому служили. Купив означенный убор, носивший название матроха, Горыня, одетый по столичной моде, вышел из ателье уже почти другим человеком и слился с толпой. Послонялся по гостиному двору, заехал в оружейные мастерские мастера Кутепова. Походил между стеллажами с различным оружием, но так ничего не выбрав, поехал обедать.
В принципе, при гостинице был ресторан, но Горыне захотелось не только поужинать, но и посмотреть на московскую публику и город.
Здания в Москве строили в основном из камня, но попадались и деревянные строения, уцелевшие после огромного пожара в войну 1812 года. Собственно, после пожара и появился указ императора о запрещении строительства деревянных домов в Москве и о перестройке уже имевшихся зданий государственного назначения. Поэтому к 1850 году от Обретения Истинной Благодати, или к 7358 году от сотворения мира, столица, словно модная щеголиха, была одета в новенькие каменные мостовые и роскошные дворцы, строить которые приезжали именитые архитекторы со всего света.
На площади, где стоял недавно отстроенный Большой императорский театр, находился большой дом купца Чебышева, с банями, гостиницей и большим двухзальным рестораном. В зале было ещё немного посетителей, так как основная масса приходила после спектакля в Большом. Были люди, одетые в штатское, так и в форме, причём несколько офицеров в мундирах полков нового строя, отличавшихся от дружинных кафтанов малым количеством пуговиц, полным отсутствием шитья и узкими погонами на плечах, со вполне привычными звёздочками на золотом или серебряном фоне.
Публика в основном спокойно трапезничала под слегка заунывную музыку струнного квартета, игравшего что-то неторопливое и, вероятно, очень изысканное. Хотя в данной ситуации Горыня с удовольствием послушал бы настоящий новоорлеанский джаз, до которого и в Америке было ещё лет восемьдесят.
Официант, или, как их называли, половой, принёс меню, написанное от руки, но твёрдым каллиграфическим почерком, на плотной бумаге с цветным вензелем и графическим изображением фасада чебышевского дома. Блюд было много, поэтому, не разбираясь, Горыня попросил принести что-нибудь на вкус официанта, но не слишком острое, и большой кувшин с морсом, и продолжил рассматривать публику. Смотрел по привычке скрытно, уткнувшись в меню, из-под полуопущенных век, так что со стороны можно было подумать, что он продолжает раздумывать над заказом.