В Московский государственный институт иностранных языков он поступил легко. Учился с удовольствием. К этому времени его знания в теологии были обширны и он был даже представлен в Московской епархии. Там заинтересовались молодым студентом института имени Мориса Тореза и привлекли его к работе с заграничными церквями, где сохранились русские приходы.
Кризис наступил внезапно. Внешне незаметный аккуратный студент третьего курса переводческого факультета отказался сдавать научный атеизм по религиозным убеждениям. Это был взрыв в идеологическом центре. Скорый на руку деканат поторопился отчислить студента. Но за него вступилась московская епархия. Дело приняло окраску нарушения конституционных прав, и партийные органы института быстро сообразили, что к чему. Итогом всей этой истории было собеседование по научному атеизму и переход на вечернее отделение.
Андрей стал работать в отделе внешних сношений Московской епархии и ускоренно заканчивал Загорскую семинарию. Позже наступил черед академии. Он изучал теологию, уставы зарубежных церквей. Увлекся иконописным делом. Он сравнивал иконопись с античной историей.
Андрей часто вспоминал, как его пригласил в свою мастерскую ортодокс-иконописец. Он зашел в комнату, переделанную под часовню, и обомлел. Такого он никогда не видел. Это была белая комната, стены которой плавно переходили в сводчатый потолок. Пол был сделан из черного камня. Посредине стояло несколько икон, больших, выполненных мастерски в золотисто охровых тонах. Чувствовалась преемственность владимиро-суздальской иконописной школы. Посередине, между иконами, стояла кованая из черного металла калитка с золотой инкрустацией входа господня в Иерусалим. На задней стене – фрески двенадцати апостолов. Чугунная люстра и такой же подсвечник. Андрей понял, что здесь живет Бог.
Он давно задумывался об устаревших традициях оформления церкви. Это самоварное золото, купеческие завитушки, рюшечки… Все отдавало плохим оперным театром и безвкусицей. Простор нужен, свет. Тогда будет являться Бог.
Многое в православии заставляло задумываться Андрея. Почему нельзя вести церковные службы на светском, то есть современном русском языке? Почему не перейти на новый календарь? Не отмечать единое рождество Христово?
– Ортодокс, ты, Андрей, – как-то заявил ему священник-духовник.
Он долго слушал исповедь Андрея, сопел, мял бороду в кулаке. Наконец не выдержал:
– Запомни! Новоделы приходят и уходят, а православие стоит незыблимо. А все потому, что дисциплина в церкви как в крепостном праве. Много было таких мыслителей, но церковь не могла терпеть их ересь. Посему и на Соловки их ссылала и в казематах гноила.