Настоятель монастыря отец Владимир не перечил ему духовнику. Занятый своим, как он говорил, послушанием, он мало интересовался, как живут насельники монастыря, полагаясь на старца, как на духовника. Когда тот очень давил на него, то в защиту отец Владимир произносил: «Вспомним, что Христос вчера и сегодня и во веки тот же, – и добавлял: – И потому монашеская гвардия всегда та же». Сущность монашеского служения всегда остается неизменной: это служение Богу, ближним и, конечно, молитва за весь мир.
Он пошевелился, распрямляя затекшую спину. Ударил колокол к заутрене. На дворе зашевелилась братия. Начался день.
С неба свалился вечер. Плотный темный, как занавес в театре. Все стало расплывчатым, неузнаваемым. Костер догорал. Головешки обуглились. Их словно посыпали мукой. Казалось, огонь умер. Но в доказательство своей живучести из-под чешуек пепла выскакивал кокетливый язычок пламени и схватывал забытую хворостинку. Он алчно сдирал с нее бересту, скручивал в трубочку и пожирал.
Андрей поворошил палкой пепелище. Костер, получив прилив воздуха, вспыхнул длинным пламенем и осветил край озера, где приютился Андрей. Край был черный. Он горбился, словно прибитое ветром чудище.
На сопках зашевелились осины. Они к вечеру всегда становились разговорчивее. Спорили даже с ветром. Но с ним разговор короткий: порыв, и в воздухе закружились еще не окрепшие листья, а осины стыдливо прижимали подолы.
Андрей любил костры. Он подолгу сидел возле них, прижав колени к подбородку, и неотрывно смотрел на огонь. Под его мерцающее свечение хорошо думалось.
Он сидел и вспоминал прошлую, такую далекую жизнь. Москва. Их пятиэтажный дом сталинской постройки уютно расположился на станции метро «Сокол». Своей помпезной частью дом попирал Ленинский проспект, а двором соседствовал со старым парком. Своих родителей он помнил, но без особого тепла, так как они, как говорила бабушка, не вылезали из заграницы. Они приезжали красивые, не по-советски одетые, привозили ему подарки. Он поначалу им радовался, но позже, когда стал старше, принимал их, стараясь не обидеть родителей. Ему очень хотелось сходить с отцом на лыжах, посидеть с мамой и почитать сказки, которые он очень любил. Но родителям было некогда. Потом они исчезали, и он оставался с бабушкой. Мальчик он был способный, школа его не тяготила. Даже иностранный язык в спецшколе, куда его определила бабушка, не отнимал много времени. Бабушка часто ходила в церковь. Церковь была небольшая и очень уютная. «Поговорить с духовником», – так объясняла бабушка свои заходы в храм. Но на праздничные молебны ходила. Он поначалу не понимал бабушкиной тяги к религии, но из-за нежелания обидеть ее не высказывался. Больше того, как-то зашел вместе с ней, и бабушка представила его духовнику. Им оказался пожилой, очень благообразный мужчина. Если бы не его одеяние, у Андрея сложилось бы впечатление, что он разговаривает со своим дядюшкой. Так ему было легко и просто. Узнав, что Андрей играет на фортепиано, священник очень оживился, и они распели какую-то ноту. Это была церковная музыка, и Андрей никогда не думал, что она может увлечь. Он стал петь в церковном хоре. Тихий и задумчивый от природы, он не тяготел к играм сверстников. Да и юные жители их элитного дома редко появлялись во дворе. Их ждали специальные и музыкальные школы, спортивные секции. Священник не проводил никакой работы по привлечению его в лоно церкви. Но не отказывал, когда мальчик просил разъяснить непонятный текст песнопения. Так и пришло понимание церковных книг, а с ним и служб. Как-то само собой он перекрестился. Это для него стало потребностью, как выпить воды, когда хочется пить. Он уверовал в Бога. Это было не бездумное отстаивание служб. Каждая служба доходила до него, пронизывала всю его сущность. К нему пришла Вера.