– Оля, больше так не рискуй.
– Да какой тут риск, если что, сказала бы, что хотела продать. Максимум обругают. Тут много чего тащат, а как раненых привезли, столько всего списали.
– Лучше скажи – у вас основной запас медикаментов здесь, в госпитале?
– Нет, на аптечном складе, получаем раз в неделю.
– Охрана там серьезная?
– Вроде нет, вообще не видела.
– А ночью?
– Не знаю. Комендантский час же до шести утра. На улицах патрули.
– Ты от склада далеко живешь?
– Да.
– А рядом кто из надежных людей найдется?
– Анька там живет, я с ней поговорю.
– Не вздумай. При следующей встрече дашь адрес, описание и имя человека, на которого можно сослаться, желательно эвакуировавшегося, но можно и призванного в армию. Еще желательно какие-нибудь подробности – ну там, в комиссии он был, когда в комсомол принимали. Сама никуда не суйся. Только пассивный сбор информации, даже никаких наводящих вопросов, только смотришь и слушаешь. Ясно?
– Да, но…
– Никаких «но», если только узнаю, что своевольничаешь, суну в мешок и отвезу глубоко в лес. Даешь слово?
– Ладно, даю.
– Договорились, делай свежую повязку, и устраиваем концерт.
– Какой?
– Увидишь, даже поучаствуешь.
Через пару минут я опять был белый и стерильный.
– Теперь слушай: я повел себя по-хамски, что от немецкого офицера ты никак не могла ожидать. Ты стала отбиваться, я порвал на тебе халат, ты вырвалась и убежала. Весь день ревешь где-нибудь в дальнем углу, потом минимум три дня, а лучше неделю ходишь с мокрыми глазами. Короче, с сегодняшнего дня ты всех мужиков ненавидишь, а есть у тебя в жизни только работа.
– Это ты так решил свою собственность обезопасить от чужих поползновений?
– И это тоже, но главное, что афера с грузовиками вечно тайной не будет. Начнут опрашивать всех, с кем я контактировал. Скажешь, сволочь – главная, так сказать, черта, сначала комплименты отпускал, а потом руки распустил. Скорее всего отстанут, так как эмоции все забили. Ну что можно о сволочи вспомнить, кроме того, что сволочь? А то, что сдох, – туда ему и дорога. Ну, готова?
Я взялся за правый лацкан халата и рванул его вниз. Раздался треск разрываемой материи. Глаза Ольги сделались огромными, и в них показались слезы. Любовь Орлова, и та лучше не сыграет.
– Давай, кричи, – одновременно ударяю по стальной биксе с инструментами, та летит на пол и с жутким грохотом разбрасывает свое содержимое по углам.
– Нет! – Оля орет так, что уши закладывает, и отскакивает в сторону, оставляя мне в качестве трофея кусок белой ткани.
В коридоре раздается топот нескольких пар ног. Рывком открываю дверь, бросаю под ноги подбежавшим санитарам и медсестре обрывок халата и, громко ругаясь, устремляюсь к выходу. Кажется, все получилось. Сбегаю по ступенькам и, не оборачиваясь, ныряю за руль. Двигатель взревел, и автомобиль с пробуксовкой, подняв тучу пыли, рванул по дороге. Все – конец акта. Сыграно!