Я вошел, и она закрыла дверь. Я стоял не двигаясь и разглядывал комнату. Я так привык к убогости своего жилища у Хамбера, что испытал странное, непривычное чувство, снова оказавшись в комнате с занавесками, ковром, мягкими стульями, подушками и цветами. Здесь преобладали голубые и зеленые тона, мягко переходящие друг в друга, и ваза с желтыми нарциссами и красными тюльпанами выделялась на этом фоне ярким пятном.
Большой письменный стол был завален книгами и бумагами. Кроме стола, в комнате был книжный шкаф, кровать под голубым покрывалом, гардероб, большой встроенный буфет и два кресла. Все казалось теплым и приветливым. В такой комнате должно хорошо работаться. Если бы я еще минуту постоял и подумал об этом, я начал бы завидовать: смерть моих родителей лишила меня именно этого – свободного времени и возможности учиться.
– Садитесь, пожалуйста.
Она показала на одно из кресел.
– Спасибо.
Я сел, и она села напротив, но смотрела она не на меня, а в пол. Вид у нее был мрачный и нахмуренный, и я с досадой подумал, что послание Октобера, которое она должна мне передать, означает новые неприятности.
– Я попросила вас приехать сюда, – начала она, – потому что…
Она остановилась и резко встала, зашла мне за спину и сделала еще одну попытку.
– Я попросила вас приехать, – сообщила она моему затылку, – потому что должна извиниться перед вами, и мне очень трудно это сделать.
– Извиниться? – Я был ошеломлен. – За что?
– За мою сестру.
Я встал и повернулся к ней.
– Не надо, – горячо попросил я.
Меня слишком часто унижали в последние несколько недель, чтобы мне было приятно видеть кого-то в подобном положении.
Она покачала головой.
– Боюсь, – она судорожно глотнула, – боюсь, наша семья обошлась с вами несправедливо.
Светлые волосы, подобно нимбу, серебрились вокруг ее головы, подсвеченные косыми лучами бледного солнца, падающими из окна за ее спиной. На ней был алый свитер, надетый под темно-зеленое платье без рукавов. Мне было приятно смотреть на нее, но я понимал, что мой пристальный взгляд усугубит ее неловкость. Я снова сел в кресло и сказал по возможности беззаботно, раз уж Октобер решил пока не раскрывать моего инкогнито:
– Пожалуйста, не переживайте из-за этого.
– Не переживать! – воскликнула она. – А что еще мне остается делать? Я, разумеется, знала, почему вас уволили, и несколько раз говорила отцу, что вас следовало бы вообще посадить в тюрьму, и вдруг я выясняю, что это все неправда! Как вы можете так спокойно к этому относиться и предлагать мне не переживать, если все уверены, что вы виновны в отвратительном преступлении, а на самом деле это ложь?