Итак, Кандид, сотрудник биостанции, которая извне наблюдает за таинственным Лесом, в результате аварии оказался в самом Лесу, среди его обитателей. Странный мир открывается его взгляду: здесь растительные и животные формы обладают повышенной биологической активностью, а вот люди вялы, апатичны и, очевидно, находятся на грани вырождения. Лес все теснее сжимает свои кольца вокруг их убогих деревень.
Кандид упорно пытается добраться до биостанции и во время блужданий по Лесу наконец разрешает загадку этой ни на что не похожей жизни. Оказывается, рядом с вымирающими деревнями аборигенов существует цивилизация высокого уровня, цивилизация чисто женская. Проблему продолжения рода ее представительницы решили с помощью партеногенеза — встречающегося в природе способа однополового размножения. Эти женщины — Хозяйки Леса — научились повелевать разными биологическими формами, поставили себе на службу животных и насекомых, травы и деревья. Но одной из целей их рациональной и динамичной цивилизации стало устранение с пути прогресса "неперспективных" с эволюционной точки зрения видов, исправление "ошибок природы". К этим ошибкам они относят и мужскую часть населения Леса. Поэтому они и ведут исподволь наступление на деревни...
Казалось бы, Кандиду легче найти общий язык с Хозяйками Леса, склад мышления которых гораздо ближе к его собственному, чем примитивные психические механизмы жителей приютившей его деревни. К тому же контакт с ними дает надежду на возвращение к своим. Но Кандид почти без колебаний выбирает путь борьбы на стороне "соплеменников", почти наверняка обреченных. И не только из благодарности к ним за свое спасение. Кандид решает: ему не по пути с природной закономерностью, даже с прогрессом, если их приходится оплачивать ценою гибели разумных существ, пусть слабых и плохо приспособленных. Цивилизация Хозяек Леса, может быть, изначально лишена гуманистических оснований, которые здесь "не действительны". Но он-то, Кандид,— человек, и должен делать свой выбор, исходя из системы человеческих ценностей и норм.
В "Улитке на склоне" начинаются — если не хронологически, то по существу — Стругацкие семидесятых. В их голосе заметно поубавилось мажорных нот, взгляд на мир стал трезвее и жестче. Действительность оказалась не слишком восприимчивой к императивам разума и нравственности, обнаружила свою "непрозрачность", инерционность. Социальное зло демонстрировало поразительную живучесть и способность к мимикрии. К тому же именно в это время стала наглядно выявляться недостаточность духовного багажа, с которым отправилось в жизнь поколение "младших научных сотрудников", поколение "бури и натиска". Слишком легко его нравственные устои размывались волнами моря житейского, слишком восприимчивыми оказались многие его представители к энтропийным тенденциям: примирению с обстоятельствами, уходу в частную жизнь, подчинению рутинным схемам поведения. И творчество Стругацких по-своему откликается на это изменение общественно-психологической атмосферы. Оно все больше сосредоточивается на поиске надежных этических ориентиров в противоречивом мире, где действуют законы релятивистской механики. На смену пафосу первопроходчества, на смену полемическому задору приходит энергия упорного, несуетного размышления, склонность к моделированию сложных нравственных коллизий.