— Не все, Джон.
Джон Уэст вынул из кармана конверт и сунул его матери в руку.
— Возьми мама. Купишь себе что-нибудь — новое платье, что ли.
Миссис Уэст хотела было отказаться, но передумала. Какой смысл? Даже любовь-к родной матери выражалась у него в денежных знаках.
Неловкое молчание прервал голос Артура Уэста, донесшийся с переднего крыльца.
— Здравствуй, Барни! Как поживаешь?
Голос Робинсона ответил:
— Замерз, как блоха на дохлом белом медведе.
— Это Барни Робинсон? — спросила миссис Уэст.
— Да, он ждет меня в коляске.
— Позови его, Джон. Я напою вас чаем. Барни мне всегда нравился; я сто лет его не видала. Он, кажется, скоро уезжает в Америку?
— Да, скоро. Но сейчас нам некогда садиться чай пить, — ответил Джон Уэст.
Вошел Артур, снял пальто и шляпу и коротко бросил матери:
— Здравствуй.
— Ну, мне пора, — сказал Джон. Он надел шляпу и поспешно вышел из комнаты.
Он сел в коляску рядом с Робинсоном. Миссис Уэст, вышедшая на крыльцо, крикнула:
— Здравствуй, Барни.
— A-а, моя старая любовь, — отозвался Барни. — Как поживаете, миссис Уэст?
— Помаленьку.
— Я так и не дождался, когда вы разведетесь со своим стариком, — пошутил Барни. — Вот и пришлось взять другую. Моя Флорри недурна, а все-таки не то, что старая любовь!
Миссис Уэст засмеялась. Джон Уэст крикнул из темноты:
— Иди, иди домой, мама, простудишься.
Когда послышался стук копыт по мостовой, старуха, держась за стены, вернулась на кухню. Джо встал, помог матери устроиться в кресле, снова сел и начал мешать огонь в очаге.
Артур молча поглаживал седые усы. Миссис Уэст с минуту напряженно всматривалась в его лицо, потом сказала:
— Артур, прошу тебя, не водись ты с Брэдли.
Он поднял голову и загоревшимся взглядом посмотрел на мать.
— Дик Брэдли заботился обо мне в тюрьме, — сказал он. — Он мой лучший друг, и я не брошу его.
Старуха отвела глаза от лица сына и снова принялась за вязанье. Комок подступил ей к горлу, она еле удерживалась от слез.
Сыновья посидели недолго. Джо сказал, что беспокоится, не заболел ли ребенок, и Арти ушел вместе с братом.
Миссис Уэст, опустив вязанье на колени, долго смотрела в огонь. Потом она горько-горько заплакала, как плачет человек, хороня свою последнюю надежду.
Джон Уэст и Барни Робинсон подъехали к дому Боба Скотта, недавно снова избранного в парламент штата Виктория.
Когда гости расположились в гостиной, Джон Уэст спросил хозяина:
— Вы уже говорили с Эштоном?
— Говорил, но только он не согласен.
Боб Скотт, приземистый курчавый молодой человек довольно приятной наружности, был чрезвычайно энергичен и обладал незаурядным даром красноречия. Невежда, демагог, игрок и карьерист, он как нельзя лучше подходил к уготованной ему роли — служить рекламой для «демократических убеждений» Джона Уэста и его «беззаветной любви» к рабочим.