ратаева; а потом — возродившаяся любовь к Наташе, семья, дети; и еще раз — духовное обновле-
ние, новое братство петербургских молодых людей, названное позже декабристским; и целая жизнь
одного дня — 14 декабря 1825 года, и долгая жизнь каторги, и новая жизнь возвращения...
Он пройдет через много жизней, граф Петр Кириллович Безухов, он будет горько несчастлив
еще не раз, но он проживет полную, переполненную, многоликую, свою единственную данную ему
жизнь, потому что он не останавливается, ищет, потому что живет он душою.
III
«— Позвольте спросить, — обратился Пьер к офи-
церу, — это какая деревня впереди?
— Бурдино или как? — сказал офицер, с вопро-
сом обращаясь к своему товарищу.
— Бородино, — поправляя, отвечал другой».
62
1. ДВА ИМПЕРАТОРА
С первых страниц «Войны и мира» мы слышали о Наполеоне. Он занимал воображение го-
стей Анны Павловны Шерер; о нем спорили, его ненавидели, им восхищались... Потом мы видели его
на поле Аустерлица, над раненым князем Андреем, и еще раз — в Тильзите, когда из узурпатора и врага
Александра I он превратился в его царственного брата. Мы знаем, что он был героем и олицетворени-
ем французской революции для Пьера, чудовищем — для светских дам и французских эмигрантов, что
князь Андрей преклонялся перед его военным гением и блестящей судьбой...
Мы слышали о Наполеоне и видели его глазами героев романа. Но только в третьем томе мы
увидим его глазами Толстого — и этот Наполеон — новый, неожиданный для нас, потому что Тол-
стой видит его не так, как Пьер или князь Андрей, не так, как Анна Павловна и ее гости, и не так,
как видели его Пушкин и Лермонтов.
Чудесный жребий совершился,
Угас великий человек, —
писал Пушкин в год смерти Наполеона, за сорок лет до начала работы Толстого над «Войной и
миром». Пушкинский Наполеон — «под шляпой с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом» —
властитель дум целого поколения, романтический герой. Таков же он у Лермонтова: «на нем треуголь-
ная шляпа и серый походный сюртук», «на берег большими шагами он смело и прямо идет, соратни-
ков громко он кличет и маршалов грозно зовет. .»
Таким представляли себе Наполеона князь Андрей и Пьер, таким знала его поверженная
Европа. У Толстого он, на первый взгляд, тоже такой: «Войска знали о присутствии императора, ис-
кали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в
сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur...» На всех лицах этих лю-
дей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и