разное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался».
Пьер знает: Долохов не остановится перед тем, чтобы опозорить старого приятеля. «Для него
была бы особенная прелесть в том, чтоб осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что
я... помог ему». Так думает Пьер в то время, как Долохов и Николай Ростов, насмешливо и неодобри-
тельно поглядывая на него, пьют за хорошеньких женщин.
Он боится Долохова — могучий Пьер. Приучив себя додумывать все до конца и быть откровен-
ным с самим собой, он честно признается себе: «Ему ничего не значит убить человека... Он должен ду-
мать, что и я боюсь его. И действительно, я боюсь его...» Но в душе его, преодолевая страх, поднимает-
ся бешенство, и когда Долохов с «серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом
обратился к Пьеру», — это бешенство вскипает, ищет выхода.
«За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников», — сказал Долохов.
Этого мало: он выхватил из рук Пьера листок с текстом кантаты — само по себе это было бы
вполне возможно при их приятельских отношениях, но сейчас «что-то страшное и безобразное, мутив-
шее его во время обеда, поднялось и овладело» Пьером.
«Не смейте брать! — крикнул он».
Все вокруг испуганы, но Долохов смотрит «светлыми, веселыми, жестокими глазами...»
«Бледный, с трясущеюся губой, Пьер рванул лист.
— Вы... вы... негодяй!., я вас вызываю, — проговорил он и, двинув стул, встал из-за стола».
И вот — дуэль в Сокольниках. Секунданты Несвицкий и Денисов делают, как полагается, попыт-
ку примирения. «Нет, об чем же говорить! — сказал Пьер, — все равно... Вы мне скажите только, как
куда ходить и стрелять куда?»
Долохов знает, что Пьер не умеет стрелять. Но и он тоже отвечает секунданту: «Никаких извине-
ний, ничего решительно».
Оба секунданта понимают, что происходит убийство. Поэтому они медлят минуты три, когда уже
все готово. Кажется, ничто не может спасти Пьера. Понимает ли это Долохов? Чем виноват перед ним
Пьер — за что он готов убить этого человека?
«Становилось страшно», — пишет Толстой. И вот Денисов выходит к барьеру и сердито кричит:
«Г'...аз! Два! Тг'и!» Уже нельзя остановить то, что происходит, и Денисову остается только сердиться.
Пьер, нелепо вытянув вперед правую руку, «видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить
самого себя», стреляет первым — и ранит Долохова.
Оба они поступают после выстрела Пьера точно так, как должны поступать именно эти два чело-
века, с этими характерами. Раненый Долохов, упав в снег, все еще целится, а Пьер стоит, «беспомощно
расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью», перед Долоховым — так, что даже Денисов, се-