зачем-то рекомендовал князю Андрею Бориса; поддался низменному чувству к Элен и женился на ней...
Вот, может быть, главное: увлекшись Элен, Пьер почувствовал, что «между ним и ею не было
уже никаких преград»; это же испытает Наташа, влюбившись в Анатоля; брат и сестра Курагины, кра-
сивые люди, умеют вызвать к себе слепую и темную страсть, но не любовь, потому что любовь — чув-
ство прежде всего духовное.
Женившись на Элен, Пьер изменил самому себе — за это он горько расплатился.
Теперь он корчится от стыда, вспоминая три французских слова: je vous aime, которые решили
его судьбу. Но ведь было счастье первых недель, даже месяцев брака, счастье сознания, что эта велича-
вая красавица — его жена, и гордость за нее; ведь он гордился ее неприступной красотой, своим домом,
«в котором она принимала весь Петербург»! И было ощущение, что люди наконец поняли его, Пьера, —
все любят его, всем он нужен, к его словам прислушиваются, всюду его зовут. . Теперь он знает, что зва-
ли не его, а владетеля миллионов и графского титула; но тогда, несколько месяцев назад, так хотелось
верить, что он сам, такой, каков есть, нужен людям...
Все рухнуло сразу — в тот день, когда он понял, что в анонимном письме написана правда и уны-
лая кузина, княжна, намекала на правду; когда убедился в измене жены и друга — ведь считал же он До-
лохова другом.
За что же мы любим Пьера, несмотря на все его ошибки? Прежде всего за то, что он обвиняет в
своих несчастьях не других, а с е б я, мучительно ищет свою вину.
«Но в чем же я виноват? — спрашивал он. — В том, что ты женился на ней, не любя ее, в том,
что ты обманул и себя, и ее... Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал это: «Je vous aime», которое
было ложь и еще хуже, чем ложь? — говорил он сам себе...»
Элен нисколько не мучается. Она входит в его кабинет «в белом атласном халате, шитом сере-
бром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe огибали два раза ее прелестную голову)»,
входит «спокойно и величественно». Дождавшись, когда выйдет камердинер, она устраивает Пьеру без-
образную, грубую и лживую сцену:
«— Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю? — сказала она строго.
—
Я?.. что?.. я... — сказал Пьер.
42
— Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль! Что вы хотели этим доказать? Что? Я
вас спрашиваю».
Она искренне возмущена: «К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей
Москвы...» — это единственное, что ее беспокоит. Она не понимает цинизма того, что говорит. Ее мир
прост и ясен: в нем всего только нет места чувствам. Поэтому я жестоко радуюсь, когда «Пьер вскочил с