дивана и, шатаясь, бросился к ней.
— Я тебя убью! — закричал он и, схватив со стола мраморную доску с неизвестной еще ему си-
лой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее».
Я наслаждаюсь тем, что Элен, величественно вошедшая в комнату с морщинкой гнева «на мра-
морном несколько выпуклом лбе», теперь «взвизгнула» и выбежала из комнаты. Через несколько дней
Пьер так же выгонит князя Василия, явившегося примирять супругов, — и это опять будет радостно,
потому что невозможно допустить, чтобы низкие люди, как хотят, вертели Пьером.
Но легче ли Пьеру от этих приступов бешенства? Нисколько не легче. Расставшись с женой, он
едет в Петербург — и все одни и те же вопросы, овладевшие им в ночь после дуэли, мучают его. «Как
будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил
дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, все на том же нарезе, и нельзя было пере-
стать вертеть его». (Курсив Толстого.)
Вот о чем думает Пьер: «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего
жить и что такое я?..»
Никогда в жизни графиня Елена Васильевна не задаст себе ни одного из этих вопросов. Ей они
не нужны — без них спокойнее. Да, конечно, она в своем непробиваемом спокойствии гораздо счастли-
вее мучающегося Пьера. Но насколько полнее и богаче его жизнь со страданиями и срывами!
Это неправда, что человека воспитывают только родители, учителя, окружающие люди. То есть
это правда, пока человек мал. Но едва он научится думать, как начинает воспитывать себя и сам. Борис
Друбецкой сам сделал из себя карьериста, Долохов — жестокого циника, Николай Ростов — нерассу-
ждающего рубаку, князь Андрей — человека дела. Вот и Пьер в муках рождает себя — человека, живу-
щего не бесцельно.
4. АНДРЕЙ БОЛКОНСКИЙ И ПЬЕР БЕЗУХОВ
Прошло полтора года с тех пор, как князь Андрей лежал под небом Аустерлица, и столько мыс-
лей теснилось в его голове, и вдруг оказалось ненужным и мелким все, что накануне было значительно
и составляло смысл жизни. Прошло полтора года — он, как и Пьер, прожил за это время целую жизнь,
совсем иную, чем прежде.
Позади остался страшный день, когда он, оправившись после раны, приехал в Лысые Горы, во-
шел в комнату жены и сказал «слово, которое никогда не говорил ей»: «Душенька моя... Бог
милостив...» Он вернулся домой, к женщине, которую любил когда-то и готов был опять любить — уже
иной любовью, не восторженной, юношеской, а любовью зрелого человека, многое передумавшего. Он
хотел воспитывать сына и любить свою жену, а она умерла, и он остался один, потому что ни княжна