Дело было в Италии. Концерты и гастроли — это отдельная песнь, толстый авантюрный роман в музейном интерьере; отложим их на потом, а сейчас речь пойдет о небольшом эпизоде в студенческой столовой.
Жили мы в сосновом лесу в пригороде Рима, в маленьких деревянных домиках, практически не пересекаясь с другими обитателями лагеря. Режим у каждой группы был свой, и завтрак подавали индивидуально под каждую группу, а потом подгоняли красивый двухэтажный автобус и увозили на весь день, возвращая глубокой ночью.
Хоров (как и вообще русских) до нас там никогда не было, в основном студенческие спортивные команды или туристические группы, поэтому повара и официанты таращились на нас и уговаривали дирижерку на предмет что-нибудь спеть. В семь утра хором вообще-то поется туго, поэтому она отнекивалась и обещала, что, может быть, споем в день отъезда, тем более, уезжать будем посередине дня.
Покровителем и светлым ангелом нашего хора был немец, настоятель крупного кафедрального собора, который и устраивал нам гастроли, поэтому жили мы чаще в монастырях, пели в известных храмах, и сопровождали нас священники. С одним из них мы, четыре подружки, очень сблизились и ходили всегда вместе.
Отец Павел был чех, в юности сбежавший в Германию, гонимый заветной мечтой — стать священником. Он достиг высокого положения, имел свой приход, был биритуал истом (мог совершать православные и католические обряды), в совершенстве знал пять языков — чешский, немецкий, итальянский, русский и забыла-какой. Из-за русского его и пригласили сопровождать наш хор в качестве помощника, гида и переводчика.
Он сам проводил экскурсии и показывал нам храмы, с удовольствием отвечая на вопросы, договариваясь с кем-то незримым, проводил нас в те места, которые были недоступны посетителям. Поражали огромные «закулисные» пространства костелов — государство в государстве.
Мы любили с ним поговорить, особенно о традициях, религиях, незнакомых именах и произведениях искусства. Он охотно пускался в любые подробные объяснения, но никогда не начинал беседу сам, особенно на религиозную тему, а всегда ждал вопроса.
Одинокий в жизни, он трогательно заботился о нас, как о родных, радуясь, когда мог порадовать, и чувствовал нашу ответную нежность.
И вот в наш последний день закончили мы обед, и дирижерка вяло пустила по рядам весть, что надо бы спеть.
Мы обреченно вздохнули, но деваться было некуда.
Надо сказать, что пение за обеденным столом при низком потолке — не наш жанр. У нас вообще-то церковный репертуар и сложная светская программа, всяких там разудалых «оп-ля» у нас нет, а народ, жаждущий нас слышать в непринужденной обстановке, слабо это представляет.