Он семенил, подпрыгивая, как счастливый дошкольник, и говорил без остановки, отбегая к новым и новым хористкам, как он думал сначала: «Ну как же так?!» И как не верил, а потом опять: «Это как же так?!»
И, обежав хор пару раз, и разнеся свой восторг, и насобирав ответных впечатлений, вернулся к нам. Чтобы не надоесть своими вращающимися по кругу восклицаниями, он замолк и шел, вновь переживая эту историю уже внутри себя, жестикулируя и двигая губами, видимо представляя, как он станет рассказывать это друзьям, когда вернется. Поймав на себе один из взглядов, притих, но, не справившись с радостью, накатывающей новым кругом, выдохнул:
— Ну как же, как же я люблю это слово — «наапори»!
«Комсомольцы — беспокойные сердца» [4]
В начале 90-х на гастроли нашего хора с нами ездили спонсоры. В те годы это были экс-комсомольские вожаки. Гонка широкомасштабного перекладывания государственных денег в частный карман только начиналась, юные ленинцы делали первые шаги и пока лишь тратили эти деньги, но не внаглую, а под кружевным предлогом. Ну, например — «поддерживали отечественную культуру» в разной форме, в нашем случае — оплачивали нам билеты и сопровождающих помощников. Помощниками, понятное дело, они сами и были, в каком-нибудь скромном количестве, — словом, совсем еще были тихими, понимали, что воруют, не высовывались, не важничали и не требовали называть себя «лидерами нации».
И вот как-то ездил с нами один такой — Пашка.
Пашка был парень простой и незлобивый, к новым условиям жизни приспосабливался быстро и не жалуясь на судьбу. А судьба ему досталась, прямо скажем, не очень — сопровождать академический женский хор.
Поначалу он не понял, куда попал, и стал гнуть понты, всем своим видом показывая, что он тут хозяин и вообще всю эту музыку оплачивает, одним словом — велик и крут. Но хор оказался организмом несознательным и неблагодарным — Пашку игнорировали и в грош не ставили, на что комсомольский вожак с непривычки обижался.
Дирижерка и администратор хора старались обеспечить Пашке народную любовь и благодарность: хвалили, выслушивали, на девок шипели — в общем, прикрывали честь мундира, не давая нам сильно обижать спонсора. Попытки вразумить хористок, чтобы не шпыняли будущего олигарха, ни к чему не приводили, ибо девицы твердили одно: «А пусть не выпендривается ».
Пашка, как когда-то Горький в Италии, не обнаруживши мировой славы за пределами родины, был потрясен тем, что его значимость чем дальше от собственного кресла, тем меньше и меньше. А эти девицы, которые должны радоваться каждую минуту, что он вывез их в Европу, и вовсе нос воротят. Жизнь поворачивалась к нему неожиданным ракурсом, игнорируя заведенный порядок вещей: скромным учителкам музыки рукоплескала восторженная публика, о них говорили, ими восхищались, за их автобусом из города в город следовали поклонники (в надежде забрать замуж), а на Пашку никто не обращал внимания, и невозможно было сделать решительно ничего: ни приказ написать, ни наказать, ни унизить никак, ни директиву наложить. И никто ничего у него не просил, у него даже не было шанса кому-нибудь демонстративно отказать или великодушно наградить. Ну ни-че-го! Смирившись с хористками, он попытался прибиться к переводчице и поначальствовать над ней, но погнали бедолагу и оттуда.