Медиатором следовало размахивать в нескольких микронах над струнами, не выше, руководитель сказал, что заметит, ежели кто просто посидеть пришел, и оценка халтурщика будет соответствовать его вкладу в общее звучание. Любой произведенный моей домрой звук выдал бы меня с головой, потому приходилось стараться.
Пообвыкнув и отточив технику незадевания, я осмотрелась и обнаружила, что две из остальных трех третьих домр играют в той же изящной, но беззвучной манере.
— Что-то слабовато звучат наши третьи домры, — говорил руководитель.
Но вскоре Бог Народной Музыки опомнился, сжалился над народной музыкой, и меня за громкий голос приставили объявлять номера на концертах, освободив оркестр от моего присутствия, а меня от оркестра.
Потом я начала с незавидным постоянством ломать руки-ноги, полгода на законных основаниях ни в какие музыкальные не ходишь, но из жалости тебя переводят в следующий класс. Мне даже выпускные экзамены удалось продинамить.
В общем, любви у нас с музыкальной школой не случилось. Сама учеба — еще терпимо, но два раза в году устраивались отчетные концерты — вынос личного позора на всеобщее обозрение и обслушивание. В нашем городке с развлечениями было скуповато, и Дом культуры набивался под завязку. Сидят триста человек, тянутся к высокому, на что-то надеются — и получают недовыученное пиликанье. Жесткий хоррор — вот что это было. В музыку надобно вкладывать душу, но мы по лени и бесталанности своей душу музыке выматывали, а без души уже не музыка — просто ноты.
Инструменты отчаянно нам сопротивлялись, мой аккордеон мечтал вспороть себе меха, хрипло вздохнуть и замолчать навеки, но до того успеть отгрызть мне корявые руки.
Почившие в бозе композиторы ворочались в своих гробах, земля над их могилами нервно вздрагивала. Но концерт завершал Вовчик со своей скрипкой, доставшейся ему от прадеда. Длинный, тощий, несуразный, с виду малолетний перспективный хулиган. У Вовчика скрипка не визжала, а пела, композиторы снова засыпали, умиротворенные, а у педагогов сходило с лиц выражение «простите нас, люди».
Мы, в большинстве своем, выполняли нелюбимую работу, с отвращением, отплевываясь. Для Вовчика же скрипка была необременительным удовольствием, одним из многих — где-то между футболом и рыбалкой. Ему игралось весело. Короче говоря, наличие Вовчика оправдывало существование и музыкальной школы, и нас, оболтусов тугоухих. Именно тогда я осознала разницу между способностями и талантом.
С большим трудом, посулив освобождение от сольфеджио на месяц, педагогиня смогла завлечь Вовчика на прослушивание в столицу. В школу при консерватории Вовчика брали с распростертыми объятиями, но он отказался наотрез: