И вот, как пишут в театральных рецензиях, наступил долгожданный день премьеры.
Уже заламывает руки упакованная в облако тюля и в бабушкин корсет на два размера меньше требуемого пышнотелая Амалия де ля Котес.
Уже поет свою арию граф Гуго де Генерат в романтическом плаще из оконной шторы и в «белых колготках до колена» (по незнанию терминологии он так называл гольфы, чем довел продавщицу галантерейного отдела до нервного срыва).
Тревожно шелестит ветками дуб, как бы намекая на трагичность действа.
С большим трудом хор, пребывавший в ступоре, был выпихнут на сцену. Постоял маленько, переминаясь с ноги на ногу, попытался шмыгнуть за кулисы, но ему не дали.
Тогда хор запел.
Как мог.
Представьте себе дюжину молодых здоровых мужиков, голос со слухом присутствуют только у одного, но этот единственный со слухом-голосом положение не спасает, потому как у него особенность дикции — все звуки в процессе пения как-то деформируются, слова сливаются и теряют смысл, и все это напоминает печальное завывание ноябрьского ветра в печной трубе ветхого домика, стоящего посреди бесконечных безлюдных болот. Остальные одиннадцать поддают жару, наводя на мысли о тоскующей собаке Баскервилей, у которой не задался брачный период. Врать не буду — иногда они попадали в ноты — не в те, с опережением либо опозданием, но попадали. В целом исполнение завораживало. Услышав эту музыку сфер, настоящая собака Баскервилей взвыла бы и повесилась от осознания собственного несовершенства.
Под натиском буйной плоти и смеха лопнул корсет Амалии.
Граф де Генерат чуть не напоролся на собственную шпагу.
Дуб с шумом и треском рухнул, раздавив гнездо.
Хор допел, потоптался и грянул по новой, на этот раз добавив к вокалу мимику и жесты, дабы донести до зрителя тончайшие нюансы смысла. Пожалуй, это было лишним, ибо зритель и так лежал покатом. Увести хор было некому, дееспособных ни в зале, ни на сцене не осталось, а сам хор, дорвавшись до славы, уходить не желал и явно собирался на третий круг.
Грандиозный успех и аншлаг на следующих представлениях.
Родился мой мальчик.
Я ему пела, куда ж ему было деваться — слушал. Слух-то у меня был, но с возрастом он как-то закапсулировался, то есть внутри головы он наличествует, но при попытке вокала улепетывает, где-то там отсиживается и принимать участие в исполнении наотрез отказывается. Много позже задумалась, не в моем ли пении гнездится причина того, что мальчик наотрез отказался иметь хоть что-то общее с музыкой.
На закате перестройки где-то в центре города я случайно наткнулась на Вовчика. Тот обрадовался: — Ты как, свободна? Выручи, постой со мной часок, главное — за футляром следи, а то сопрут всё, как вчера.