— И весьма жаль, — ответил исправник. — Вот уже куда следовало высадиться, хотя бы в отместку за разрушение Севастополя.
— Война имеет то достоинство, — вмешался в беседу Шульман, — что развивает медицину, в особенности хирургический ее раздел. (Подполковник Оноприенко кинул на лекаря неодобрительный взгляд, который, однако, лекарь игнорировал.) Да не будь войн, мы и ноги не умели бы правильно отрезать, говорил Шульман. — Это огромный стимул к совершенствованию инструментов и науки…
— Справедливая и убедительная мысль, — сказал Лужин. — Согласен с вами полностью. Эдуард Станиславович, — повернулся он к Володковичу, — Северина все нет, а мне хочется его видеть.
— На долгую, верно, пошел прогулку, — ответил Володкович. — Трепетные чувства, страдание, — он поднялся. — Но не поленюсь посмотреть…
Исправник Лужин воспользовался случаем сообщить о несчастных случаях, имевших место в уезде по любовным причинам. Некая барышня влюбилась в ксендза, но, не склонив его к отказу от сана, приняла мышьяк и скончалась в ужасных муках. Муж убил неверную жену; жена околичного шляхтича застрелила ловеласа-мужа; мужик зарубил соблазнителя дочери, после чего последняя кинулась в омут. И в пять минут, к тому времени, как вернулся хозяин дома, он нашпиговал собрание десятком трагедий.
Господин Володкович объявил, что Северина в доме нет, и извинился пред всеми за его невежливость. Словно в искупление этой вины слуги внесли блюда с жаркими. Телячья грудинка с раками, жареные гуси, бараньи котлеты, филе, снятое прямо с вертела, раковые сосиски вздымались на подносах, как маленькие вулканы, а хозяин, приложив руку к груди, просил простить убогость стола, приготовленного на скорую руку. Скромность его была опротестована бурным восторгом. Судя по неутолимой жажде лекаря, и вина были отличны. Исправник, как я уже отмечал, бывший худоватого телосложения, ел, однако, с силою Ильи Муромца, так что у меня даже возникло подозрение не имеет ли он особого органа для хранения пищи впрок подобно пеликану.
Внезапно где-то неподалеку прозвучал пистолетный выстрел, и наш приятный ужин прервался.
— Это ваши балуют? — удивился исправник.
— Нет, — отвечал Володкович. — Мои не посмели бы. И оружия не имею. Только мортирки. Петра! — крикнул он.
Явился слуга.
— Позови Томаша.
Через три минуты в столовую вошел запыхавшийся Томаш, в котором я узнал спесивого кучера, виданного нами возле корчмы.
— Кто стрелял? — строго спросил Володкович.
— Не знаю, ваша милость пан.
— Так узнай! — приказал хозяин. — И живо!
Беседа естественным образом перевелась на разбойников. Наш прапорщик Купросов, родом из Архангельска, рассказал несколько историй о раскольниках, считающих грех на душе необходимым условием для внимания бога к молитве. По их поверьям, кто без греха, того бог не слышит и не может простить. «Это верно, господа, — подтвердил Лужин, — наибольшее число преступлений совершается вблизи раскольничьих сел. К счастью моему, в нашем уезде их нет». Володкович вспомнил случаи грабительских нападений горцев, свидетелем которых довелось ему быть. И даже наш лекарь внес вклад в устрашение панны Людвиги, поведав о жестоких нравах московских воров, на мой взгляд, все целиком придумав под влиянием вина.