Нечто подобное тому Напутствию говорил сейчас солдатам поп. Но люди так устроены, что одни и те же слова, произнесенные самодержцем и сельским священником, воспринимаются по-разному: в первом случае вызывают восторг, во втором — скуку, а почему так — понять трудно.
Зато легко понять радость батареи, осененной последним крестом. Все ожили, всех ждал праздничный обед, все пришли в движение. Фельдфебель сзывал взводных фейерверкеров получить водку. Командир пригласил офицеров к себе.
В сравнении с будничным ужином господина Володковича наш праздничный обед, изготовленный попадьей совместно с командирским денщиком, выглядел нищенски. Из чувства приличия об этом не говорили, но вздохи и взгляды, которыми обменивались офицеры, были красноречивее слов. Однако вино — это мудрое изобретение седой древности, одно из первых изобретений человеческого ума, а по мысли Шульмана — первое, — заставило быстро примириться с грубостью поповской кухни, и в горнице, красный угол которой был облеплен иконами, после двух тостов в честь праздника настал веселый шум. Склонялось на все лады утреннее происшествие.
Я покинул компанию и вышел во двор.
У сарая скучал караульный.
— Что, братец, томишься? — спросил я.
— Конечно, ваше благородие, в такой час невесело стоять, — отвечал солдат. — Но и то хорошо, что не ночью. Кто ночью, тому скучнее будет.
— Верно, — согласился я. — А что пленный делает?
— Грустит, поди, ваше благородие. Что ему еще делать.
— Открой-ка. Хочу с ним поговорить.
Ворота, проскрипев, растворились, я вошел в сарай.
Связанный мятежник лежал на охапке сена. Это был интеллигентный человек лет двадцати пяти. Некоторое время мы один другого внимательно разглядывали.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Вы ко мне пришли, — сказал мятежник. — Вам и представляться.
Я назвался.
— А я вам не назовусь, — ответил мятежник.
— Отчего же?
— Оттого, что мои родители живы — могут пострадать. А вот я гляжу и удивляюсь: уже артиллеристы жандармские обязанности исполняют.
— Не все ль вам равно кто, — сказал я. — Сами виновны. Зачем понесло полем бежать? И сидели бы себе на опушке. Или в обратную сторону уползли. Никто бы вас и не видел.
— У товарища нервы сдали, — ответил мятежник. — Впрочем, и с другой стороны были конные.
— Не очень-то вы ловкие, — продолжал я. — У кого нервы выдержали, тот теперь вольным воздухом дышит.
Мятежник посмотрел на меня с любопытством, но сказал:
— Однако что вы хотите? Услышать от меня ничего не услышите. Будущее свое я и без вас знаю. Мне бы побыть наедине, пока возможно.
— А мне от вас ничего и не желательно. Я познакомиться зашел.