– Тогда было бы проще выдать мне в камеру прочную веревку, – огрызнулся инженер, – уж поверь, я предпочел бы быстрое самоубийство медленному поджариванию.
– Гудрон, ну перестань, – возмутился Серега, – мы же тебя дослушали.
– Да конечно, дослушали! Я вам и половины не рассказал, – запыхтел орк, – там еще столько интересного было! Но я же про орков рассказываю, разве людям это важно?
– Ух ты, капризуля какой, – попытался потрепать урука по голове Анарион, – только не плачь, маленький. Хочешь конфетку?
– Не хочу, – захныкал Гудрон, – все нуменорские конфетки отравлены. От них маленькие орки пухнут и дохнут. И еще мне мама не велела брать конфеты у незнакомого дяди. Можно, я пойду погуляю?
– Иди, – разрешил Серега, – и присмотри, чтобы нехорошие снаги не хулиганили слишком сильно.
– Затем и иду, – уже совершенно серьезно ответил Гудрон, – озадачу до вечера, чтоб не шарахались вокруг танка, еще пронюхают что-нибудь.
Орк вышел, и лагерь огласил раскатистый командный рык. Серега повернулся к Анариону:
– Как же вы оказались в Лугбурзе?
– Для отбывания наказания меня отправили на материк, в один из портов Нуменора далеко на юге. Мы создавали волнолом в бухте. Ломали камень в горах, везли в порт, высыпали в море. Все вручную, как вы понимаете, влажный тропический климат, усталость дикая, смена двенадцать часов, выходных нет. Единственный нерабочий день в году – день рождения владыки Нуменора. Вот где до меня дошло, как роскошна жизнь в одиночной камере. После первого дня работы я понял, что умру, а после первой ночи в бараке понял, что умру быстро. Какие там двадцать лет до права помилования! Милость государя лишь отсрочила мою смерть, но я даже не уверен, сделала ли она ее менее мучительной. Конечно, я принес бы больше пользы строительству в качестве инженера, но меня использовали как тупое животное, способное лишь выполнять приказы хозяина. Как-то я попытался заикнуться начальнику лагеря об инженерном образовании. Эта жирная тупая скотина брезгливо оттопырила нижнюю губу, оглядела меня сверху вниз и отправила на валку деревьев. Я сначала так обрадовался, что избавлюсь от ненавистной тачки, вытянувшей уже мои руки до колен, но лесоповал оказался еще хлеще. Глубоко в лес уходить боялись – там жили дикари-людоеды. Рубили в полосе прилива. Постоянно или по пояс в жидкой грязи, или по горло в морской воде. Москиты, мошки, откладывающие яйца под кожу, пиявки и черви, вгрызающиеся в живое тело, морская соль, разъедающая раны, да всего и не перечислишь. Нас даже не заковывали, считалось, что бежать там некуда.