Примерно час после посадки в салоне самолета продолжался осмотр паспортов и разрешения на посещение приграничной зоны. Потом мы вышли. Двадцать человек из России, Америки, Франции, Голландии и Германии в унисон оглядывали мрачные чукотские просторы. Это был не Анадырь. Это был поселок Угольные копи. Аэропорт – в поселке. Город – через пролив. Анадырь даже виднелся. В дымке, стоящей над проливом, резвились белухи и прочая морская нечисть, которой тут полно. Нагрузившись рюкзаками, мы встали на пристани. Судно – я называю его судном, потому что кораблем больничную утку не назовут – скребло ржавым боком металлический уголок волнореза. Это корыто рассчитано на 18 человек, судя по надписи над капитанской рубкой. В него загрузились: 30 турков, призванных улучшить облик Анадыря, их скарб, упакованный в клетчатые китайские сумки, 20 экспедиционеров (настало время назвать повод нашей поездки – поиск останков теплохода «Челюскин»), рюкзаки, кошка (сам не понимаю, откуда она взялась), сидящая на корме чайка. Похоже, в чайке и была проблема. Шторм в Анадырьском проливе раскачивал кораблик, как тазик с хомяками. Но было здорово. Когда борт вставал перпендикулярно поверхности моря, можно было наблюдать, как внизу плавают белухи. Турки относились к происходящему безучастно, по-моему, молились. Мы хрипло орали, капитан сосал трубку.
...Анадырь производит впечатление детского сада, образцово-показательного учреждения, раскрашенного в красное, зеленое и желтое. Гигантская фигура Святого Николая встречает корабли, входящие в бухту. Николай раскинул руки, а за ним – скульптурная композиция про первых революционеров Арктики. Центральная, она же единственная пешеходная, улица должна веселить обитателей Заполярья – дома в вышеназванном колоре, и даже единственный приличный бар с собственной пивоварней цветаст до неприличия. Впрочем, в Анадыре мы пробыли недолго – ночь, обед, визит в музей. Дальше была долгая ночь, когда мы пытались перетащить вещи со старенького баркаса на ослепительно белый в свете прожектора, но отчаянно рыжий от ржавчины днем «Академик Лаврентьев». Шторм не стихал. Шины, висящие по бортам баркаса, отвратительно скрипели, соприкасаясь с гладким «Лаврентьевым». Во время пересадки я чуть не упал, и только рука нашего американского коллеги не позволила мне превратиться в фарш между бортов двух кораблей...
Следующие две недели можно вычеркнуть из памяти. «Академик Лаврентьев» – сугубо гражданское судно. Порядки – тоже гражданские. Мешало только наличие «сухого закона». После шторма, когда в течение двух дней экспедиционеры шатались, как пьяные, и прятались друг от друга в туалетах, наступило умилительное затишье. Подъем – по желанию, и если только хочешь позавтракать, отбой – когда захотел спать, а никак иначе. Кормили четырежды в день, и не кашей, а мясом и всякими морепродуктовыми вкусностями. Я больше не помню такой удачной командировки. Три недели спокойствия. Чукотское море не охвачено сотовой связью, мой карманный компьютер промок во время погрузки и сдох. Две видеокассеты и кипа журналов – вот все, что скрашивало досуг. Ну, еще курево. Однажды во время перекура меня обдал соленым фонтаном кит-горбач... Если вы спросите про море, я не отвечу. Без ориентиров Чукотское выглядит как бесконечность в мареве. Только когда мы проходили мимо мыса Дежнева, стало понятно, насколько оно необитаемо и огромно. Разрушенная метеостанция на мысу, окруженная поросшими лишайником валунами, тюленьи кости на берегу и наш корабль, традиционно снизивший ход у этого места, где-то там, на восток – Канада. Мы молчали, и молчал капитан, в нарушение распорядка пустивший гражданских на мостик...