византиноведа и археографа. Который владел аж дюжиной живых и мертвых языков, рылся по библиотекам да монастырям Азии и Европы, изучая трактаты, рукописи и прочую макулатуру. Причем достиг на этом поприще поистине внушающих результатов. Благодаря которым не только выбился из родного Витебского захолустья, но и получил мировую известность, членство в Страсбургской, Баварской и Прусской Академии наук, восьмой чин в табели о рангах, обращение ваше высокоблагородие,
[143] а также недурное жалование.
Несмотря на более чем мирный характер работы, особой дружбы с большевиками у видного ученого не вышло. Впервые его арестовали в 1922, продержав в скотских условиях полгода – выпустили «за недоказанностью вины». Второй раз посадили в 1924-ом, думали с концами, но спасло заступничество президента Польши. Отцу Александры вернули свободу, дали должность заведующего библиотеки, а позже даже избрали член-корреспондентом АН СССР. Увы, сомнительное семейное благополучие не длилось долго: в 1928 последовало новое обвинение, на сей раз в шпионаже в пользу Ватикана, Германии и Польши, после которого ссылка на Соловки воспринималась скорее как спасение от гарантированного расстрела.
Но беды семьи на этом только начинались. Мать, Амата Фадеевна оказалась дочерью еще более знаменитого в Европе профессора классической филологии Зелинского. Вот только от скорого ареста данное обстоятельство ее не защитило,[144] а следом, всего через неделю на Шпалерку увезли брата отца. Из последней оставшейся за семьей комнаты шестнадцатилетнюю Александру выкинули натурально на улицу, поставив перед невеселым выбором: сдохнуть от голода, пойти на панель или в постель к первому попавшемуся комиссару. Только удача и чудо помогли ей пробраться в сытое украинское село Тулиголово,[145] к давно позабытой тетке, тихо преподающей немецкий язык в местной трудовой школе.[146]
«Сплошная коллективизация» накатила через год. Начиналось все достаточно безобидно, даже весело – в середине февраля в село прибыл десант из дюжины столичных комсомольцев. Первым делом они сунулись в полусгоревший дом успевшего удрать за границу помещика, но лишь убедились в полной непригодности строения для жилья. Не удивительно, за десяток лет советской власти половину кирпича из стен сельчане успели растащить «на печки», и забрали бы все, да больно прочной оказалась старая кладка. Кое-как переночевав по избам сердобольных жителей, молодые ребята устроили митинг прямо у церкви, по результатам которого поп со служками был с позором изгнан в неизвестном направлении, а сооружение культа, лишившись креста и колокола, превратилось в комсомольский клуб, по совместительству – общежитие.