Было с чего. В кои-то века центрокухню посетил настоящий краской с воли! Серая, ощутимо потасканная шинель с грязнокрасными «разговорами»,[176] обмятая до белизны кожа ремней портупеи и кобуры, в петлицах короткая строчка из двух кубиков. Из «тюремных университетов» я уже знал, что это примерно соответствует лейтенанту. Но при этом гость не молод, лет примерно сорока, худощавая высокая фигура, заветренные скулы за белыми с мороза кругами очков… что же он забыл в гнилой дыре Кемперпункта? Тут из-за спины новоприбывшего показался родной рукраб, и ситуация мне резко разонравилась: он явно кого-то выискивал. Всего через несколько тяжелых ударов сердца его взгляд остановился на мне и обрел детерминизм.
Су-у-у-ки! Кто сдал, за что? Громкие разговоры с Авдеичем? Мыслепреступление по Джорджу нашему Оруэллу? Буду держаться до последнего и все отрицать! Но стоп! Не надо лишней паники. Любому местному начальнику достаточно пошевелить пальцем, чтоб вытащить меня к себе на правеж, он вправе арестовать, а то и вовсе, даже не расстрелять, а пристрелить как собаку. Для этого нет смысла переться в столовую. Так что же ему от меня надо?!
Новоявленный командир добрался до меня в несколько широких шагов.
– Обухов? – уточнил он, одновременно пытаясь дыханием отогреть линзы.
Поспешно вскочив, я с бравой тупостью брякнул в ответ:
– Так точно!
– Сиди уж, – небрежно отмахнулся пришедший.
Он, не чинясь, опустился на лавку напротив,[177] и я разглядел на петлицах шифровки «КГПУ». «Опять проклятая гебня!» – промелькнула короткая мысль.
Пауза затянулась. Нацепив на нос многострадальные очки, гражданин начальник близоруко и с какой-то странной радостью разглядывал приготовленное мной блюдо. Пальцы его широких, рабочих рук отбивали на доске стола рваный ритм, медленно, но верно приближаясь к моей пище, казалось, еще мгновение, и он схватит тарелку, да убежит с ней прочь. Когда ногти с траурной каймой под ногтями приблизились на несколько сантиметров, я не выдержал:
– Простые водоросли, вот, смотрите, – я достал из кармана несколько оставшихся мороженых листиков. – Обычная ламинария, ее тут в море мегатонны.
– Однако как вовремя я зашел, – наконец-то выбрался из глубины своих мыслей странный чекист.
Его рука метнулась в карман, и на стол легла синяя с красной каймой коробка «Нашей марки».[178] Я, было, приготовился выклянчить папироску, но вместо этого услышал:
– Махнемся?
– Ого-го! – не смог удержаться сидящий рядом Авдеич.
– Конечно, – согласился я быстрее, чем понял идею собеседника. – Но на что?
– Да вот же, – гражданин начальник ткнул рукой в мою густо удобренную зеленью пшенку.