Не лучше ли мне сразу рассчитывать на обычную жизнь советского инженера? В борьбе обретать горб и грыжу, то есть лет эдак через десять полуголодного житья в коммуналке разработать ламповый контроллер для электропривода с широтно-импульсной модуляцией. Попутно вылизывать анус партактива в безнадежной попытке пережить великую чистку тридцать седьмого года – с контрреволюционной судимостью. А после – проявить безмерный героизм в окопах Великой Отечественной или трусливо отсидеться за бронью оборонного производства. Как альтернативный вариант – от беспросветных перспектив ломануться через границу куда-нибудь в сторону Китая, в гости к «добрым» партизанам Мао-Цзедуна… Хотя тогда уж лучше сразу в ближайший сарай – вешаться.
Выходит, паспорт и деньги из будущего вполне могут оказаться тем самым единственным активом, что способен придать моим словам достаточный вес. Иначе говоря, смерть главаря шпаны может оставить Россию на безнадежном пути в мясорубку! Рука непроизвольно потянулась в карман, туда, где в числе прочих лежала пара последних таблеток антибиотика.[120] Шевельнулись сомнения, стоит ли использовать хотя бы треть на бандита и, скорее всего, убийцу? Не придется ли мне через неделю, месяц или год умирать от гангрены или рвать на голове волосы перед умирающим ребенком, уже не в силах помочь?
Хотя последнее явно из разряда комплексов, вбитых в мою голову человеколюбивым 21-м веком. Полагаю, здесь и сейчас отношение к жизни принципиально иное. Даже за умышленное убийство дают обычно всего-то три года каторги, то есть столько же, сколько впаяли мне. А если кого прибил в состоянии аффекта – можно вообще годом отделаться.120 [121] Легче ли от того моей совести? Нужно ли продолжать оправдывать себя возможностью спасти миллионы? Или проще, наконец, признаться себе, что замаячившая впереди жизнь в реальном СССР пугает меня куда больше, чем взгляды умирающих детей?
– Все к черту! – прошептал я. – Ну не зря же нас судьба злодейка свела!
Прямо в кармане выколупал из блистера пилюлю, скусил небольшой кусочек – успел уже проверить эффект подобной микродозы на себе, когда пожалел тратить много лекарства на элементарные, но почему-то очень тяжелые меня тюремные хвори. В ответ же на удивленный взгляд Михаила Федоровича продолжил объяснение, чуть повысив голос:
– Не могу просто так оставить, от той бумаги тысячи жизней зависят… Вернее, больше, десятки… – вовремя осекся я, оставив не сказанным последнее слово – «миллионов». – И потом, какая-то благодарность за спасение жизни может от шпаны быть?