Я слышу пульс его - прибой времен;
диктует мне закон беспрекословный
себя за хвост кусающий дракон,
боа-констриктор, гад холоднокровный.
Я мню себя свободным иногда,
завидя утром мотылька и птицу,
у речки валят лес, и поезда
спешат за горизонт и за границу;
но ночью вижу: космос - взаперти
в тугих извивах Млечного Пути.
ГАДАНИЕ
Мы словно взяты в корабельный трюм;
родной Капстад из памяти изглажен,
но все же долетает слабый шум
как бы сквозь толщу вод, за много сажен;
там, снизу, - город, сущий под водой,
мир суеты и скудного уюта
ржут лошади, малаец молодой
поет, и слышен зов сорокопута...
Но даже той, что видит чрез года
и расстоянья - не унять тревогу:
встает из бездны мертвая вода
сквозь город призрачный - почти к порогу;
искусству, знаньям - здесь лежит рубеж.
Веревку эту, Господи, разрежь.
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Камин в харчевне вновь зовет меня.
Пройдя искус горения и тленья,
я взор не отрываю от огня,
куда забросил книгу под поленья.
Там, в пламени, мелькают, что ни миг,
дракон вослед за водяным уродом
и черной головой - и мой двойник
проскальзывает под каминным сводом.
Нет, истину не опалить огнем,
она хранится, вечно наготове,
там, в сердце очага, - дымится в нем
и тлеет, чтобы возродиться в Слове,
чтоб с ним из сердца моего исчез
тревожный строй чудовищ и чудес.
МОЛИТВА О КОСТЯХ
Где ветер северный шуршит чертополохом,
все, что живет, в солончаках переморив,
вдоль ржавых проволок скользя с тяжелым вздохом,
где враны каркают и гладен даже гриф,
дозволь мне, Господи, хотя бы отдых краткий.
Мой сын, я знаю, мертв: пусть шепчут мне тайком,
что он матросом стал, что жив, что все в порядке,
быть может, у больших господ истопником
работает, что он корчмарь и славный малый...
Не больно верится! Уж вовсе ерунда,
что он удачливый контрабандист... Пожалуй,
он все-таки погиб, но, Господи, тогда
мне место укажи, где в грунт, от зноя жесткий,
он брошен и спасен от всех иных смертей,
и я могла бы знать, что два мешка известки
насыпаны давно поверх его костей.
Я так измаялась бессонницей полночной:
в церковной метрике, как рассказали мне,
его рожденья час не обозначен точно,
и гороскоп его понятен не вполне,
и не взойдет его звезда из дальней дали,
алмазом в небе не сумеет просверкнуть
всем тем, кто ныне ждет в Оранжевой, в Трансваале,
к борьбе обещанный указывая путь.
Нет, присчитать его давно пора к убитым,
поскольку, Смертью через всю страну гоним,
он слег в конце концов, измотанный плевритом,
на ферме, - и туда Она пришла за ним.
Он, брошенный в барак, потом в вагон, под стражей,