Он с недоумением рассматривает серую хмарь за окнами, но пожимает плечами, и мы выходим на крыльцо. А зябко сегодня. Молча догуляли до полуразрушенной беседки. Надо будет попросить Гроссе сделать что-нибудь с ней — вид отсюда необычайно хорош.
— Михаил Борисович, помните историю с козой? — надо же с чего-то начинать.
Иронично приподнятая бровь.
— Как думаете, у меня с тех пор фантазия оскудела? — не знаю, конечно, что подобрать адекватное. Не жену же выписывать с того света. Хотя Апполинария, например, мехом вывернется, чтобы помочь в таком деле.
— И мысли такой не держал. — улыбается, но как-то неправильно, не как всегда.
— За себя не боязно? — а ведь сержусь, на самом деле. И на него, и на себя.
— Уповаю на Ваше милосердие. — потом долго молчит прежде чем выдать. — В письме Вы упомянули цитату из, насколько можно понять, ненаписанной пока книги. Что Вы имели в виду?
И он, по сути, является самым лучшим аналитиком в своем министерстве. Понятно, почему эти люди проворонили революцию — они ее просто не заметили. Что я имела в виду? Что написала, то и имела. Но как теперь-то ему объяснять очевидное? Даже надежный сарказм отказал на этот раз.
— Я люблю Вас, неужели не догадываетесь? — зачастила я с этим признанием в последние дни, но сейчас точно не вру.
Он еще несколько секунд общается с внутренним голосом видимо, или просто сверяет ответы со своими выводами.
— Но почему Вы этого никогда не говорили?
Вот это поворот! Умнейший человек оказался таким болваном. Я так и замерла с возмущенно приоткрытым ртом. Нет, формально он прав, ни разу за это время я не говорила о чувствах, и когда соблазняла, и в том подвале, даже когда выхаживала его — чаще ругала. Даже в постели молча выслушивала все его признания и только улыбалась. Но догадаться-то можно?
— А что, были другие версии?
Он опустил взгляд. Когда-нибудь потом обязательно надо спросить, какие. Хотя, чего тянуть, я и так наоткладывала слишком много вопросов.
— Так что Вы себе надумали?
Он осторожно присел на останки скамейки и протянул руку, усаживая меня рядом.
— Когда я обсуждал свои намерения с Николаем Владимировичем, он решил поговорить с Вами первым. — начал он самый нелепый рассказ.
— Да. — до сих пор улыбаюсь, как вспомню тот разговор.
— Я был уверен, что это он вынудил Вас принять мое предложение. — грустно произносит он. — Граф, он умеет быть убедительным.
Он что, всерьез это? Я рассмеялась и долго не могла остановиться.
— Михаил Борисович, Вы, взрослый, неглупый человек, всерьез полагаете, что граф смог бы сделать нечто большее, чем убедить меня выслушать Вас? Принудить к тому, что я сама бы не захотела делать?