Конечно, сам товарищ министра на перрон не пришел, а лично меня встречать особенно-то теперь и некому, но люди в мундирах с благодарностью приняли от меня бумаги и увезли с собой гроб. По зрелому размышлению я решила на похоронах не появляться. С мальчиком попрощалась в похоронной конторе, коснулась губами белого лба. Лицо ему отмыли, и он почти напоминал спящего, только замерзшего. В момент смерти на лице застыло наивное недоумение — он тоже не ожидал такого конца. Это только мне нужно было понимать, куда приводит жизнь любого мужчину, который свяжется со мной. Ди Больо еще не умер, но в сознание не приходит почти с ноября, Петя пророс травой в Вичуге, Евлогин вот тоже неизвестно где схоронен, Тюхтяев на Большой Охте… Я словно метки ставлю по карте Российской Империи своими неудачливыми сердечными тайнами.
К чертям собачьим такие потрясения! Надо о будущем подумать и попробовать все же пережить грядущие катаклизмы. И всячески постараться свести к минимуму общение с добрыми пейзанами, которые с вилами наперевес.
Я умирать буду — не смогу стереть из памяти эту скудную толпу — все население деревеньки, молча и недоброжелательно косящееся на меня. Пустые глаза, безучастные лица, скованные позы. Выли на два голоса мать убийцы и его любовница. Подозреваю, что не притащи мы с собой священника и старосту, а скорее всего именно священника — нашли бы нас с Андрюшей заметенными снегом весной. И крестьянам была абсолютно безразлична я, мальчик этот — они оценивали лишь потенциальный урон для себя от следствия и вмешательства в их внутренние дела. Ведь теперь оба выводка убийцы осиротеют, вдовица точно не справится одна, да и в той семье деткам небо с овчинку будет. Но спасать здесь кого-то у меня категорически не лежала душа.
* * *
— Пусти… — лениво, словно и не особенно хочется.— Нет уж, теперь мой черед! — а этот еще полон сил, чтоб провалиться ему. Пыхтит, елозит по усеянным синяками от кулаков бедрам, время от времени шлепает по животу, плюется. — Ты смекаещь, наших баб он считать вздумал. Вот мы его и сочтем, чтоб впредь неповадно было.
— Проваливай… — это уже третий, который особливо крепко вцепился в грудь, до крови разбив уже губы и мгновенно наливаясь гневом от любой попытки сопротивления.
— Она, кажись, кончилась уже. — четвертый, тот, кого знала, кому доверяла, дернул за волосы, приподнимая голову над лавкой.
— Да что ей сделается? Баба ж… — второй стащил женщину с лавки и поставил на колени.
Господи, почто не пошлёшь милость свою, молилась она, давясь кровью и чем-то еще, горьким и едким.