У нее длинные темные волосы, загорелое лицо и такое тело, что голову потерять можно.
– Очень приятно, – улыбается она мне. И голос тоже приятный. – Я так много о тебе слышала, Эд.
Врет, конечно. И я принимаю решение: все, хватит. Хватит с меня лжи, все, сыт по горло.
И отвечаю:
– Это вряд ли.
Но говорю без обиды, спокойно. В ее присутствии я ощущаю… стеснение, что ли? Она такая красивая, что на нее не хочется сердиться. Такой девушке убийство простишь, не то что маленькую ложь.
– А… это ты, – бурчит мама без энтузиазма, завидев меня.
– С Рождеством, мамуля! – громко, с наигранной веселостью кричу я.
Уверен, все заметили, сколько иронии в моем возгласе.
В общем, мы едим.
Обмениваемся подарками.
Я катаю на спине и кручу в воздухе детей Ли и Кэтрин – раз пятьсот каждого. И без сил валюсь на диван.
Кроме того, я некстати захожу в гостиную, – Томми самозабвенно тискает Ингрид. Прямо перед журнальным столиком из кедра – ну, вы помните.
– Ч-черт, извините, – бормочу я, выпячиваясь из комнаты.
Удачи, братишка…
Без четверти четыре я начинаю собираться – пора ехать за Миллой. Мы с сестрами целуемся, с их мужьями я обмениваюсь рукопожатиями. Говорю «до свиданья» детям.
– Не успел прийти, уже уходит, – шипит мама, выдыхая клубы сигаретного дыма. На Рождество она всегда много курит. – А ведь живет ближе всех!
Очередная порция яда выводит меня из себя. Так и хочется засунуть эти слова обратно маме в рот.
«Ты изменяла отцу. А теперь еще и меня оскорбляешь на каждом шагу!» Так я говорю про себя – и наливаюсь злобой.
Очень хочется сказать все, что я думаю о женщине, которая стоит посреди убогой кухоньки и смолит сигарету за сигаретой.
Но вместо этого я смотрю ей прямо в глаза.
И отчеканиваю, запуская слова через дымовую завесу:
– Столько куришь – смотреть противно.
Выговариваю это и выхожу из кухни. А она так и стоит, не в силах распутать дымные струи.
Я иду через лужайку, но меня окликают. Это Томми.
Он выходит на крыльцо и кричит вдогонку:
– Эй, Эд, я так и не спросил, как у тебя дела!
Я разворачиваюсь и иду обратно:
– Да нормально дела, Томми. Год был тяжелый, но в целом все ничего. А как у тебя?
Мы садимся на ступеньки. Крыльцо наполовину на солнце, а наполовину в тени. Я сижу на темной стороне, Томми на светлой. Символично – в своем роде…
Мы сидим и болтаем, я впервые за этот день чувствую себя в своей тарелке.
– Как университет?
– Ты знаешь, хорошо. Оценки высокие, опять же, я не ожидал.
– А Ингрид?
Повисает молчание – и вдребезги разлетается от нашего хохота. Выглядит по-мальчишески, но я рад за брата, а брат за себя.