Криков он не слышал, точнее, отфильтровал их. Нет их, никто не кричит. Тишина. После боя всегда тишина, как в песне. Все погибли, он выжил. Чудом выжил, не надо выделываться. Бог спас, как причитала однажды над ним бабушка. Хрен с ней, с феноменальностью. Просто повезло. А сейчас он набирается сил для возвращения с донесением. Одет тепло, обут тепло, день ясный, и не Арктика какая вокруг, а Астраханская область, к вечеру куда-нибудь дойдём. Горбик на дороге мы не видим, криков не слышим, как зовут капитана ещё помним, а как остальных – уже нет. И хорошо, всё.
Ему вспомнилась карта. Он здорово намусорил вокруг себя, и на фоне мусора под ногами ему вспомнилась карта, которой вертел перед ним покойный капитан Алёшичев. Она как будто плыла над мусором, ясно была видна на ней выделенная красным карандашом капитана бетонка, прямая, как кишка, и вмятину от ногтя, обозначающую вот этот поворот, Мантяй видел, как живую, ещё тёплую. Вкупе с обрывками воспоминаний от вчерашнего выступления генерала, вкупе с сегодняшними смутными личными ощущениями от езды в кунге, и, вместе с тем, не маная себе мозги азимутами, сторонами света и прочей географией для пятого класса, Мантяй нутром удивительно правильно определил направление «домой»: напрямки по степи ровно пополам между прямой линией бетонки и строениями Старой Двойки. (Группа капитана Алёшичева въезжала в Зону с астраханской стороны.) Там, за горизонтом, в двадцати-тридцати километрах и располагалась застава на краю села Отлогое Займище, граница Беды, где всех тошнит или пучит, а невезучих шарашит сразу кондратием.
На капитанских дарёных часах обе больших стрелки торчали из римской цифры XII наверху, и часа четыре светлого времени у Мантяя было только в путь.
Только в путь он и пустился. Сбежал с насыпи в степь и очень споро зашагал по ней. Идти было легко. У него было отличное настроение, и он ни о чём не думал ни о чём отвлечённом. Он был сыт и ему было тепло.
Не думал ни о чём отвлечённом, только о ходьбе, о кочках, о сугробиках, о заснеженных рытвинах, о проникающем под слишком короткие рукавицы морозце, о проволоке, торчащей из-под снега вон там, об куске какой-то электроники, торчащей из снега здесь. Он не думал о погибших и не думал об опасностях, не помышлял о локалях аномальных интенсивностей, отважно встававших у него на пути. Он их просто обходил, как будто видел, как видел ту же проволоку, те же кочки, те же куски электроники. Он бездумно обошёл: три «прокрусты», одну «кудыргу», одну «стиралку» и два «облома». Он прошёл насквозь: «китай», «чересполосицу», «мать-и-тёщу», «№ 20», непроходимый «кубик Рубика» и «приссыху», известную также под именем «королева дорожная». Про гайки и болты, выданные в количестве тридцати штук под расписку, не вспоминая вообще. Хочется написать «ваще».