Недельный набор ништяков, приготовленный к воскресной передаче барыге-доценту Ветлугину, хранился в «сейфе», на столе. Туранчокс остался у входа, Ольга, пожелавшая увидеть всё сама, или просто опять боящаяся трупа мужа, держалась за спиной Фенимора. Ништяков, впрочем, она тоже боялась, давняя попытка Николаича поставить в спальне сказочно красивый экземпляр совершенно безобидной «радуги» вызвала у неё истерику. Она не прикасалась к Волшебному столу, все хозяйственные записи вела на бумаге, и постоянно держала при себе обшарпанную «Сосну», проверяя на радиацию всех подошедших к стойке, да и вообще всё, её окружающее, по десять раз на дню.
Набор был славный. Штук двенадцать отлично выдержанных «семьдесят седьмых», созревших, наверняка ещё «зарничных». Опасная штука, упаковке не подлежат, стоят отдельно. Половина – солдатские кружки, алюминиевые и железные, половина – сизые, совсем не ржавые пустые банки из-под тушёнки. Кому-то повезло, какую-то столовую провесил. Стопка «окнограмм», проложенных газетными жгутами. (Фенимор пропустил этот заказ, работая по своему плану, и не знал, кто заказывал, кого Николаич подрядил, что окнографировали.) Вразброс «геенна», «кулёкушка» с приставшей сбоку «калякой», отрез железной арматурины с живым одноглазым «рязанским» на ней, помещённый в стеклянную банку с водой и песком, тазик с дохлыми «рязанскими» мальками… Да, проверим «рязанского». В воде «рязанский» становился прозрачным, как медуза, засыпал с открытым глазом, от дохлого не отличишь, и живые и дохлые пялятся одинаково, его надо было вынуть. Фенимор снял с горлышка крышку, натянул хирургическую перчатку, ухватился за кончик арматурины и осторожно, как взрыватель, вытянул битумный гриб на воздух.
Гриб должен был мгновенно почернеть, завращать сизым буркалом и вокруг него, пока он обсыхал, должно было образоваться дымчатое гало.
Ничего этого не произошло.
– Йе-пэ-бэ-вэ-эр! – раздельно сказал Туранчокс.
Фенимор вернул гриб на палочке в воду, закрыл.
– Ну что, «семьдесят седьмую» глянем? – сказал он, сам себя провоцируя на подвиг.
– Ну давай, – смело сказал Туранчокс. – Интересно будет посмотреть.
Фенимор сдёрнул с руки перчатку, огляделся. Прутики, предназначенные специально для исследовательских целей, стояли в ведре у входа. Фенимор пощёлкал пальцами. И перчатка хирургическая, и я как хирург.
Он насадил перчатку на поданный Туранчоксом прутик, обогнул стол, присев, очень осторожно и очень сбоку взялся за ручку стоящей с краю кружки, отделил её от остальных, отодвинулся, насколько мог, и поднёс перчатку к страшному, смертельному жерлу, таящему в себе силу чёрной звезды, способную, как минимум, ссосать с человека лицо, а как максимум – если «семьдесят седьмая» старая, оригинальная, то есть «зарничная» – поглотить человека целиком, и не одного человека, и не один самосвал с песком. Оригинальную «семьдесят седьмую», сорвавшуюся с поводка, насытить очень трудно. Повадившийся не так давно ходить в «Две Трубы» пить пиво с водкой заместитель директора Международного Института американец доктор Горски, которого некоторые уже и за завсегдатая начали принимать, рассказывал, что трёхлитровая «семьдесят седьмая» во время эксперимента сожрала почти двести тонн рыхлого мусора, и жрала бы дальше, но выдохся её заряд: эксперимент проходил за нейтралкой, а «семьдесят седьмые» живут на Земле не больше двух часов. Слава Матушке.