Надо дёргать отсюда, сказал себе Набис. Лучше уж Толбухина, невесомость без опоры и безоружные разговоры с Мавром.
Головой он оставался к порогу «трамплина». Он весил уже тонн сто, но отчаянным рывком он сумел перевернуться обратно на живот, и сумел проползти, окончательно подавив всё в рюкзаке, долгий, километровый метр до порога, через три слоя разных тканей ощущая спиной, как бешено бьющийся тросик Грини Платонихина, вырванный из нуль-пространства, взбивает воздух внутри «подъёма» в сметану, и как летает, реет где-то рядом смертельный на этих скоростях РПК… Ещё он сумел, у самого порога уже, но всё-таки заранее сообразить, а не сходу бездумно рвануться, что рюкзак на животе помешает, зацепится за порог обязательно, и тогда уж точно не успеть, – и он снова перевернулся на спину и, отчаянно толкаясь каблуками, как связанный, лежащий на земле человек, к которому приближается с ножом убийца, доотбил себя к порогу, и затыльником каски ударился об порог… Но тут царапины от осколков «Ф-1», исчертив внешнюю поверхность гитики до состояния полной непрозрачности, прорезались внутрь. Скорость аварийного вращения внутренних стенок тоннеля рывком увеличилась, – и «подъём переворотом» сорвало с горловины «трамплина». Система двух гитик, модель развиртуализации определённого процесса, построенная силами неизвестной природы с использованием подручных средств на заданной случайно местности, разорвалась.
Потеряв одновременно ось и жёсткость, изогнувшись посередине, «подъём» ударился срединным изгибом в асфальт раз, другой, и после третьего удара лопнул, сразу весь, как ракопаук от выстрела из скорчера. Жерло сплющилось, а обрамлённый порогом диск «трамплина», размером почти точно с крышку канализационного люка, замеченного недавно Набисом, вбился ребром в почву. И взорвался под землёй.
В этот момент Набис был в воздухе, был уже и покалечен и ободран, но ещё жив и дееспособен, и ещё работало его чутьё, да ещё как работало! Мощно работало, на самых больших оборотах. Набис видел и событие, и себя внутри события, и он управлял этим видением абсолютно свободно. Он мог по желанию – или по капризу – замедлить ситуацию, рассмотреть её повнимательней, перевернуть, рассмотреть с другой стороны, как угодно изменяя масштаб и детализацию, и мог определить довольно точно, где у ситуации верх, а где низ, стороны света внутри ситуации обозначить стрелками, и прочувствовать вектор направления гравитации, и после этого, уже сообразуясь с понятым, определённым, обозначенным и прочувствованным, успеть, столь же неспешно, поразмыслить над обретённым знанием, рассудить, какое бы действие возможно предпринять для выживания.