Возможно, мне не нужно забывать, может быть, мне нужно помнить. И именно к этому я стремлюсь.
Тяжело было оставлять Марли.
Наблюдая за тем, как капли текут по стеклу окна поезда, когда я направляюсь в Принстон, в дом моих родителей. Я прислоняюсь головой к стеклу, закрывая глаза, чтобы подумать о своей жизни.
О моей так называемой жизни. О жизни, которую я перестал проживать, когда у меня забрали Натана.
Я бы хотел сказать, что Дженнифер справилась с его смертью лучше меня, но она путешествовала по тому же темному пути отчаяния.
Я хотел смерти после смерти Натана, молил об этом.
Говорят, когда умираешь, то твоя жизнь проносится перед глазами. Но что, если то что происходит сейчас со мной, и есть предсмертная быстрая вспышка воспоминаний, и я уже умираю?
И если это так, то это самый медленный путь к смерти.
Я делаю глубокий вдох, когда поезд приближается к остановке в Принстоне.
Я позвонил своей сестре, чтобы она меня забрала, и когда выхожу с вокзала, она ждет, прислонившись к серебряному «Мерседесу».
— Привет Кэти, как дела? — говорю я, подходя к ней.
— Это я должна тебя об этом спросить, большой брат. Ты неважно выглядишь, — она улыбается, ее карие глаза сверкают, и мы обнимаемся.
— В действительности, сейчас мне намного лучше, чем до этого.
Она еще раз меня сжимает, прежде чем отпустить.
Мы едем по дороге в дом, где я вырос. Мы не разговариваем. Нам это не нужно.
Она понимает меня лучше большинства людей. Комфортная тишина, больше нам ничего не нужно.
Она знает, что я пытаюсь.
Черт, я хочу жить нормальной жизнью, в которой не думал бы о Натане каждую секунду каждого дня. Я скучаю по всему, что с ним связано. И я никогда его не забуду. Но иногда мне нужен перерыв.
Сестра паркует машину на длинной подъездной дорожке, покрытой крупной галькой. Глядя на стоящий передо мной дом в колониальном стиле, я вытираю ладони о джинсы.
Сейчас или никогда.
Кэти открывает дверь. Мои родители стоят возле входа. Мой нос щекочет запах гортензий. Холл заполнен увядающими цветами в память о вчерашнем дне. О годовщине смерти Натана. Они тоже его потеряли, и иногда я так сильно проникаюсь своими собственными страданиями, что забываю о том, что они тоже страдают.
Отец идет вперед, и я шепчу:
— Прости.
— Ты прощен, сынок, — он обхватывает мое тело своими сильными руками, притягивая к себе.
В течение последних двух лет, когда кто-нибудь когда-нибудь упоминал моего сына, я ломался. Поэтому моей целью стало отталкивание моей семьи.
Когда-то мы с отцом были очень близки; у нас были отношения, которые я всегда хотел иметь с Натаном. Прощение моего отца значит для меня все, и я плачу, когда он крепко прижимает меня к своей груди.