Я беспокоился насчет трех дней. Он, однако, ответил мне, что это нельзя сделать иначе, но что jacta erat aléa[9] и я должен приготовиться ко всем неприятностям, которые у меня возникнут при этом процессе, даже, возможно, одерживая победы.
М-м д’Юрфэ уехала, я направился в «Парк», где, хорошо пообедав и немного повеселев от принятых возможных мер, вышел вместе с Марколиной. Я отвел ее посмотреть моды к известным торговцам; я купил ей все, что она пожелала, затем отвел ее в комедию, где она наслаждалась, став объектов взоров всех зрителей. М-м Пернон, сидя рядом с нашей ложей, заставила меня представить ее ей; она расцеловала ее очень нежно после спектакля, и по выражению лиц обеих я понял, что зарождается великое знакомство; и оно бы состоялось, если бы Марколина могла говорить по-французски, или м-м Пернон – по-итальянски. Руки у обеих опустились, когда они распознали свое взаимное непонимание. Женщина, которая не слышит возлюбленного и не может сделать так, чтобы он ее слышал, охладевает. Марколина дома уверила меня, смеясь, что м-м Пернон, покидая ее, поцеловала ее по-флорентийски. Повеселившись с безделушками, что я ей купил, мы поужинали и завершили день праздником любви. На следующее утро я повел Марколину осмотреть фабрики, и я подарил ей красивое платье. После обеда мы были приглашены на ужин к м-м Пернон, где Марколина не имела возможности блеснуть, так как никто не говорил по-итальянски. Г-на Боно, который говорил по-итальянски и был обожателем Пернон, в этот раз не было; нам сказали, что он болен.
Однако назавтра, рано утром, я увидел его в моей комнате, с видом веселым, хотя и озабоченным; он сказал мне пойти с ним, надев фрак, потому что ему есть, что мне сказать. Он повел меня в кафе и показал письмо мерзавца, в котором тот говорил, что готов отказаться от всего, по совету своего адвоката, который нашел против него отягчающие обстоятельства, против которых не хочет бороться. «Это будет, – говорил мошенник, – если г-н де Сейнгальт даст мне сотню луи, и я сразу уеду. Все будет кончено».
– Я был бы полным дураком, – сказал я ему, – дав ему еще денег, чтобы он ускользнул от правосудия. Пусть удирает, если хочет и если сможет, но я ему не дам ничего. Завтра я предъявлю ему указ об аресте. Я хочу увидеть его клейменным рукой палача. Клевета, которой он меня подверг, слишком велика; моя честь требует, чтобы я заставил его от всего отказаться.
Боно сказал мне только, что полагает, что добровольный отказ от иска этого мошенника мог бы мне послужить прекрасным удовлетворением, и что это должно быть для меня лучше, чем официальный приговор клеветнику, который доставит мне хлопот, даже несмотря на торжество справедливости, и сказал еще, что сотня луи – это ничто по сравнению с тем, что мне будет стоить процесс. Я оставил его, извинившись, что не могу придерживаться его мнения. Я поставил в известность моего адвоката об этом предложении, которое я отверг, и сказал ему предпринять законные шаги для взятия мерзавца под арест.