После завтрака вместе со всеми, довольно грустного, так как у Марколины, которой сочувствовала вся компания, на глазах были слезы, мы отъехали, я – на откидном сиденье напротив моего сердца, которое я вырывал из своей груди, и м-м Венеранды, которая долго нас отвлекала, восторгаясь красотами и удобствами этой коляски и счастьем, что она испытывает, изображая посольскую супругу, как говорил ей ее хозяин, потому что их коляски не шли ни в какое сравнение с нашей.
Мы выпили кофе в Бургуэне, пока нам меняли лошадей, и послы решили ехать только до Пон Бовуазен, так как г-н Кверини не любил ехать ночью. Мы прибыли туда в девять часов и, дурно поужинав, все разошлись, чтобы быть готовыми выехать завтра на рассвете. Марколина пошла ложиться вместе с синьорой Венерандой, которая не только повернулась к нам спиной, как только увидела меня у изголовья, с головой, склонившейся к голове Марколины, которая мешала свои слезы с моими, но, несмотря на свое благочестие, так отодвинулась на кровати, что хватило бы места и для меня, если бы я осмелился тут лечь. Благочестие у любой женщины уступает место жалости. Я спал ночью очень плохо, на неудобном месте около изголовья Марколины. На рассвете я сказал ей одеться, и м-м Венеранда, которая спала глубоким сном, была поражена, когда увидела там меня и поняла, что я не двигался с места.
Лошади были запряжены, верховая лошадь, которую я нанял для себя, чтобы ехать до Тур дю Пэн, была также готова. Выпив наскоро чашку кофе, мы спустились, я попрощался с Их Превосходительствами и со всеми остальными. Последней была Марколина, которую я поцеловал в последний раз и которую увидел, счастливой, лишь одиннадцать лет спустя. Оторвавшись от ее дверцы, я сел на лошадь и держался рядом, смотря на нее, пока почтальон не тронул лошадей. Я пустился в галоп, стремясь загнать лошадь и погибнуть вместе с ней, но смерть не приходит никогда, когда несчастный к ней стремится. Я сделал восемнадцать лье за шесть часов, и когда увидел несчастную кровать, которая тридцать часов назад давала приют моей любви, я быстро лег, не надеясь обрести в воображении того, чем не мог более обладать в реальности. Я однако проспал глубоким сном до восьми часов и, съев затем со зверским аппетитом все, что мне принес Клермон, снова заснул и на следующий день снова оказался в состоянии жить дальше. Желая отвлечься, я сказал Клермону, чтобы он сообщил хозяину, что я буду есть за табльдотом, и чтобы он также сказал, где можно купить приличную коляску, потому что я хочу уехать пораньше, насколько это возможно.