Меня удивило, что по окончании этой истории он сделал мне предложение, даже не думая, что оно меня оскорбит. Он уверял меня, что может подделать подпись министров Тануччи и де Марко и, используя это, хотел уговорить меня поехать в Палермо с бумагами, которые он мне даст, и там мне нужно будет только задержаться на три дня, чтобы получить сто тысяч дукатов. Он хотел полностью мне довериться, дав бумаги и необходимые инструкции, уверенный, что по моем возвращении я дам ему двадцать тысяч дукатов, с которыми он выплатит свои долги и выйдет оттуда, несмотря на мать.
Мне было бы странно воспользоваться его доверием в дурном этом деле, или затевать спор с этим несчастным в том, что он меня оскорблял, делая подобное предложение, в котором он предполагал меня вором, потому что, будучи сам мошенником и фальшивомонетчиком, он полагал меня таким же. Он даже думал, что оказывает мне честь и выказывает безусловное уважение. Я однако поблагодарил его, сказав, что, поскольку я должен направляться в Рим, у меня нет времени ехать в Палермо. Он кончил тем, что попросил у меня хоть какой-то помощи, но я не нашел ни единого резона давать ему хоть один карлино. Я ушел, сказав, чтобы он менял свою систему жизни или был готов умереть повешенным. Мой совет его насмешил, но его молодой брат был поражен; я видел, что он побледнел, а затем вспыхнул.
Внизу лестницы офицер тюрьмы сказал мне, что со мной хочет говорить один заключенный.
– Кто он?
– Он ваш родственник и его зовут Гаэтано.
Мой родственник, Гаэтано – я решил, что это мой брат аббат, который из-за каких то превратностей может оказаться в тюрьме в Неаполе. Я поднимаюсь с этим офицером на второй этаж и вижу там восемнадцать-двадцать несчастных, которые хором поют непристойные песни. В тюрьмах и на галерах веселье – это средство спасения от нищеты и отчаяния; природа находит себе это утешение, за счет инстинкта, который смог тут сохраниться. Я вижу одного из этих несчастных, который подходит ко мне и, называя меня кумом, собирается меня обнять, я немедленно отскакиваю, он называет себя, и я узнаю того самого Гаэтано, который двенадцать лет назад женился, в мой недобрый час, как мой кум, на красивой женщине, которой я затем помог вырваться из его лап. Надеюсь, читатель об этом вспомнит.
– Я поражен, встретив вас здесь. Чем могу быть вам полезен?
– Заплатив мне примерно сто экю, что вы мне должны за некоторые вещи, что вы купили у меня в Париже.
Заявление было абсолютно лживое, я повернулся к нему спиной, сказав, что, по-видимому, тюрьма свела его с ума. Я спускаюсь, спрашиваю у консьержа тюрьмы и узнаю, что он заключен туда на весь остаток дней, и что он избавился от виселицы только из-за погрешностей в ведении уголовного дела, которое должно было его к ней приговорить. Но меня удивил, однако, адвокат, который явился ко мне после обеда просить у меня сотню экю, которые я должен Гаэтано, показывая, чтобы убедить меня, что я действительно их ему должен, толстую книгу, принадлежащую ему же, в которой мое имя упомянуто десять или двенадцать раз, в разные даты, в качестве должника за те-то и те-то товары, что он мне продал в Париже, и которые я не оплатил. Я ответил адвокату, что не должен ничего этому мошеннику, и что мое имя, записанное им, ничего не значит.