Как было удержаться от хохота, наблюдая это дурно слепленное тело, полетевшее трижды в воздух на высоту десяти-двенадцати футов? Будучи, наконец, отпущен, он пошел за своей одеждой, и второй горбун подвергся той же процедуре, с немного лучшей грацией. Гувернер, которому король хотел оказать ту же честь, спасся бегством, что заставило монарха рассмеяться от всего сердца.
Мы насладились задаром спектаклем, который стоил золота. Дон Паскаль Латтила, которого король, к счастью, не заметил, рассказал нам за столом полсотни прелестных историй об этом добром монархе, которые выявляли его превосходный характер и неодолимую склонность к веселью вопреки утомительной силе тяжести и достоинству, которое накладывает на него королевская власть. Он сказал, что все те, кто к нему приближен, должны его любить, потому что он предпочитает чувство дружбы ощущению гордости при виде уважения и страха, написанных на лицах окружающих. Он никогда не бывал так огорчен, как тогда, когда министр Тануччи заставлял его быть строгим в случаях, когда это необходимо, и никогда столь весел, как тогда, когда видел, что может оказать милость, когда его можно воспринимать как счастливого владыку, которого столь хорошо описал поэт в своем дистихе:
Qui piger ad pœnas princeps ad prsemia velox Quique dolet quoties cogitur esse ferox[49].
Он не был ни грамотен, ни начитан, ни расположен ни к какому виду литературы, но обладал превосходной способностью к рассуждению и с большим уважением относился к людям, заслужившим высокую репутацию хоть в отношении нравов, хоть своими знаниями. Он почитал министра де Марко, он сохранял высшее уважение, в память о доне Лелио Караффа, к герцогам де Маталоне и хорошо позаботился о молодом человеке, племяннике ученого писателя Женовези, в честь его дяди.
Запретив азартные игры, он застал однажды своих офицеров гвардии за игрой в фараон. Очень напуганные при виде короля, они хотели спрятать свои карты и деньги, но он сказал им не смущаться, постаравшись только, чтобы Тануччи не прознал про их дерзость, заверив их в то же время, что он сам ничего не скажет. Этот король, едва достигший сорока лет, пользовался любым случаем внушить к себе любовь и уважение всей Италии и доброй части Германии, являя повсюду знаки своего доброго характера и своих добродетелей. Его отец был нежно им любим до тех пор, пока интересы государства не заставили его воспротивиться приказам, которые тот хотел ему дать, уступая воле своих министров. Фердинанд знал, что, будучи сыном короля Испании, он не менее того должен быть королем Обеих Сицилий. Он в достаточной мере полагался на власть, которой пользовался Тануччи в своем правительстве. Несколько месяцев спустя после упразднения иезуитов он написал своему отцу письмо, начало которого было очень занятное: