Тут Шейнкер и оскоромился – в Великий-то пост:
– Сегодня сместить Путина может только худший.
Последовал обмен мнениями – не более того. Противоречия, как мы помним, бывают антагонистические и не антагонистические. Шейнкер с Димой были знакомы задолго до того, как я познакомился и с тем и с другим. Дима издавал машинописный журнал «Метродор», экземпляр которого мне однажды попался в руки, по-моему, в Мозжинке. И Дима, и Шейнкер, каждый в отдельности показывали мне дом, где когда-то жила Елена Шварц – на Черной речке по соседству с Димой.
(«В начале апреля, открывая охоту, члены Русского энтомологического общества по традиции отправлялись за Черную речку, где, в березовой роще, еще голой и мокрой, еще в проплешинах ноздреватого снега, водилась на стволах, плашмя прижимаясь к бересте прозрачными слабыми крыльцами, излюбленная нами редкость, специальность губернии».)
* * *
Звонит Сусанночка: в Интернете выложены фото, также и моя физиономия, после вечера памяти Иванова и Кривулина… задумался в каком порядке: с вечера памяти Кривулина и Иванова – нехорошо, два «и» подряд. Махнул мысленно рукой: все равно каждое слово в родительном падеже.
Благодаря председательствующему я теперь в курсе того, что канал Грибоедова – это в честь совсем другого Грибоедова. Кривулин, написавший: «…И воскрешенье камня в желтизне Канала имени страдальца Грибоеда, Канала с небом мусорным на дне» – никогда этого не узнает. И правильно сделает, потому что это – бред сивой кобылы.
Малый зал Ахматовского музея, все сидят друг у друга на коленях, отчего аудитория выглядит моложе. Несколько моложе – говоря о некоторых из нас, тех, кто уже и чучельник и чучело в одном лице. Моя теща, которой девяносто и один год (не завидуйте ее долголетию!), говорит: «Как быстро все закончилось».
Глазею по сторонам. Кого-то знаю, кто-то меня узнает, здоровается. Мне, пришельцу, это приятно. Слева от меня особа в шляпке, она не меняется. Что-то предлагает, о чем, к счастью, сама же через минуту забывает. Ее мужа я мельком «видел», он лежал на кровати лицом к стенке, кругом мох человеческого жилья. Это было за двадцать лет до его смерти. Поэт Миронов, настоящий поэт, составом поэтической крови близкий к Лене Шварц.
Выступления на вечерах памяти, хочешь не хочешь, оборачиваются риторскими состязаниями на заданную тему – нечто вроде поминального стола, когда гастрономическое берет верх над патетическим. «Кривулин», «Иванов» – повторяю, хочешь не хочешь – суть продукты, из которых каждый готовит свое риторическое кушанье. На поминках всегда подают одно и то же: кутью, блины. Не помню, хлопали ли после выступлений, – в век Майкла Джексона и траурный кортеж приветствуют аплодисментами. Сам же говорил: «Поздравляю, Миша, замечательно выступили». – «Спасибо». А теперь, после всего сказанного, только попробуйте ничего не написать обо мне в рубрике «Im memoriam».