постоянно просыпался ночью под звуки того, как отец бил мать. Он говорил ужасные
вещи. Называл ее шлюхой, – я кривлюсь, – говорил ей, что она могла бы продавать себя за
деньги незнакомым людям, тогда, по крайней мере, зарабатывала бы себе на жизнь, –
провожу пальцами по волосам. – Я никогда никому не говорил об этом раньше, – мой
голос дрожит. – Я не люблю об этом говорить.
Она кладет руку поверх моей руки. Одно простое прикосновение Ланы дает мне
мужество, чтобы продолжить.
– Я лежал в своей постели, слушал звуки их борьбы и просто снова и снова
молился о том, что бы он остановился. А затем молился, что бы он не зашел в мою
комнату и не начал бить уже меня, – я сжимаю переносицу. – Я чувствую себя виноватым
за то, что скрывался в своей комнате, когда должен был защищать маму, – меня заливает
холодным потом, лишь от мысли о моем отце. Я прикладываю ладонь ко лбу. – Он не бил
меня, пока я не стал старше. Он имел обыкновение делать и другие вещи, чтобы наказать
меня, – мои глаза опускаются на наши руки. Ее кожа светлая, по сравнению с моей.
Неповрежденная и деликатная. Лана во всех отношениях полная моя противоположность.
– Он тушил об меня свою сигару, – я прикусываю нижнюю губу и прикладываю
свободную руку к поясу моих джинсов. Обвожу указательным пальцем многочисленные
неровности округлой формы, разбросанные по моей пояснице и по бедрам. С другой
стороны они тоже есть. – Он надавливал так сильно, что казалось, сгорали мои нервные
окончания. Он всегда оставлял следы там, где их бы никто не заметил.
Взглянув на Лану, замечаю блеск слез в ее глазах. Она молчит, сжимая мою руку,
поддерживая меня.
– Когда я проходил ежегодный медицинский осмотр, то ждал в страхе, что врач
обнаружит ожоги, но он их никогда не находил, – я качаю головой, – а количество шрамов
продолжало расти. – Мой голос перерывается на последнем слове. Я убираю руку от
напоминаний о моем отце. Я ненавижу его за то, что он оставил отметины на моем теле и
на моей душе. Хватаю со стола стакан с апельсиновым соком. Жидкость проливается из-за
того, как трясется моя рука. Я выпиваю все до последней капли.
Прочищаю горло, а затем продолжаю.
– Я помню, что разрывался между желанием, чтобы врач нашел шрамы, и тогда
кто-нибудь остановил бы насилие в нашей семье, и страхом, что, если бы они это сделали,
то нас с моей сестрой отняли бы у матери.
– Ох, Зак, – шепчет Лана. Я чувствую на себе ее взгляд, но не могу на нее