— Не могу. Поймите: это было бы против закона… Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей…
— Так ведь и мы, журналисты, — перебил он, — тоже имеем дело не с деревяшками.
— Простите, ничем не могу в данном случае помочь…
Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьётся.
Видимо, он «добивался», потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву «для объяснения».
Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.
Потому что чувствовал: её появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.
На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.
Но когда после долгих гудков услышал её голос, у меня непроизвольно вырвалось:
— Надюша, милая, как ты?
И она — несколько взволнованней, чем обычно:
— Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?
— Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?
— Дурочка, — честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. — Хотела сюрпризом… Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.
— Ну и как?
— Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолёт…
— Ну спи. До завтра.
— До завтра.
После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.
И все же, направляясь на следующий день на работу — а я вышел из метро на станции «Тургеневская», чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,
— я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.
Шёл мокрый, тяжёлый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.
Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники…
То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.
Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.
Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.
Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?
Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?
Грозного «Ива-Ва»?
— Ну, как трудимся?