– Грузинский, настоящий… – сказал он
Я утвердительно кивнул.
* * *
Коньяк и в самом деле был хорош. Насыщенный, маслянистый, особо каких-то нот нет – но вкус есть, единый такой, мощный, чисто мужской вкус. Хороший коньяк…
– Товарищи прислали? – спросил я
– А как же? Жизнь заставляет создавать свой имперский проект. Украина, Грузия, Молдова. Вскоре подтянется Беларусь и страны Прибалтики. Много ли, мало ли – но миллионов шестьдесят пять населения мы наберем. Уже что-то.
– Сброд блатных и нищих.
Генерал отсалютовал мне бокалом.
– В перспективе – может быть, Румынию подтянем, Болгарию, Турцию. Польшу.
– Вы понимаете, что Украина не может быть центром объединения имперского типа?.
– Почему же?
– По причине того, что Империя не может создаваться на идеях свободы. Империя – это сознательное ограничение свободы ради общего блага и общего жития. Вы же – не перестали сражаться за свободу, даже получив ее.
– Ну, свой ГУЛАГ мы еще создадим…
Эти страшные слова – генерал сказал вполне обыденно. Буднично – и от того это было еще страшнее.
А еще страшнее было от того, что я осознавал – именно так и будет. За семнадцатым годом – всегда бывает тридцать седьмой. Его просто не может не быть. В семнадцатом году люди скинули несправедливую, и как им казалось жестокую власть ради идей свободы, равенства и братства – самых справедливых идей, какие только могут быть на земле. В тридцать шестом была принята самая прогрессивная на тот момент (говорю без иронии) сталинская Конституция – а в тридцать седьмом вся страна, жизнь и смерть людей подчинялась таким неведомым ранее понятиям, как лимит или разбивка по категориям[49]. Люди, старые революционеры, генералы и маршалы, конструкторы и академики, сами НКВДшники – харкая кровью в застенках, подписывали сивый бред в протоколах – о сотрудничестве с Троцким, о том, как вредили, как работали на польскую, германскую, британскую, никарагуанскую разведки, как собирались убить Сталина, Ворошилова, Молотова, как выдавали государственные секреты. Как отравили Горького, принимали на себя «политическую ответственность» за смерть Кирова. Самое удивительное, что и те кто пытал, судил, расстреливал – и те кого пытали, судили, расстреливали – они все верили в одно и то же, они были птенцами одного и того же гнезда. Комбат Дмитрий Штерн на допросе искренне говорил, что не мог работать на американскую разведку так как «не знает американского языка» – но при этом он не отрекся от коммунизма, от веры в коммунизм – да никто от него этого и не требовал…
Все они, убивая друг друга, верили одной верой и клялись одними клятвами.