Говорят, тремя вещами в мире можно любоваться бесконечно долго – игрой морских волн, пламенем костра и сиянием звезд в ночном небе. Здесь все аккуратно собралось вместе. Ласково плескались волны, набегающие на пологий песчаный берег. И звезды над головой имелись, притом крупные, висящие совсем низко, как это бывает в южных широтах, и пляшущих языков у небольшого костра тоже было хоть отбавляй.
Следуя старой чекистской привычке, Верхотуров не спешил обнаруживать себя и застыл на месте, прислушиваясь к разговору двух человек, находившихся подле костра. Опасений они генералу не внушали, но настораживала их странная одежда.
Один, полулежавший на песке, явно изображал некого римского патриция античного времени. Получалось это у него неплохо. И дело было не только в вальяжной позе, не только в его одежде, а одет он был в белую тунику, по краям богато расшитую золотым геометрическим орнаментом, но и во внешности этого человека. Героический античный профиль, завитки золотистых волос, жесткий взгляд глубоко посаженных светлых глаз. Не хватало лаврового венка, и готов портрет какого-нибудь римского императора. Может, именно потому собеседник называл его Нероном.
Собеседник Нерона был одет в подобие армяка или кафтана. Точнее сказать Верхотуров, затруднялся, поскольку совершенно не разбирался в старинной одежде, но был готов поклясться, что носили такое в веке, наверное, девятнадцатом, если не раньше. Единственное, что было знакомо генералу, это портянки на ногах, опоясанные веревкой, очевидно, чтоб не спадали, и той же веревкой стянутые с лаптями. Портянки Верхотурову в молодости доводилось носить самому, потому он их признал сразу.
Впрочем, лицо у этого крестьянина времен Российской империи было весьма благообразное, внушающее невольное почтительное уважение. Одна борода чего стоила – широкая, окладистая, белоснежная. А вот руки не совпадали с остальным обликом. Ладони были узкими, словно он был из рода, на протяжении нескольких поколений занимавшегося исключительно умственным трудом, да и пальцы тонкие, длинные. Такие принято называть музыкальными.
Генерал аккуратно приблизился, застыв метрах в пяти от этих людей, уютно расположившихся у костра. Хотя особо конспирироваться не имело смысла. Оба были настолько увлечены спором, что, подойди Валерий Константинович ближе, собеседники его вряд ли бы заметили.
Верхотуров прислушался.
– Pro deum atque hominum fidem! – торжественно произнес изображающий из себя римлянина. В голове у генерала что-то щелкнуло, как будто включился синхронный перевод на русский язык. Гнусавый мужской голос торопливо заговорил перевод, немножко перекрывая речь римлянина: «Призываю в свидетели богов и людей!» – Чушь и еще раз чушь! – продолжил Нерон, а Валерий Константинович стал внимательно вслушиваться в его речь. – Император не имеет права на любовь! Да вы сами вспомните-ка, достопочтенный Федор Кузьмич, сколько всего вами для государства сделано! И чем все закончилось? Вам что, напомнить вашего Пушкина? – Патриций, полуприкрыв глаза и высоко задрав подбородок, громко процитировал: