Дальнейшее было просто. Вполголоса ругаясь на чем свет стоит – один по-шотландски, второй по-немецки, а третий по-рязански, – Виллие, Штофреген и Тарасов ночью тайно принесли из церкви тело скончавшегося Струменского и принялись спешно бальзамировать его и гримировать, силясь усилить внешнее сходство с императором. А тем временем дверь скромного особнячка на Греческой улице, где проживали венценосные супруги, отворилась, и из нее выскользнул высокий мужчина, плотно закутанный по самые глаза в черный суконный плащ.
Именно потому Николай, получив в качестве последнего слова записку «усопшего» венценосного брата, пришел в ужас и наотрез отказался восходить на трон: отродясь на Руси не случалось такого, чтобы царствовать при живом государе. И хотя он прекрасно знал об отказе Константина царствовать, равно как и об указе Александра, объявившего наследником именно Николая, все равно и сам присягнул старшему брату, и прочих заставил. Лишь после долгих уговоров и слезных просьб приближенных, подкрепленных аж двумя курьерами из Варшавы, кои один за другим привезли новые отречения Константина от престола, скрепя сердце, дал через две недели согласие взойти на трон при… живом царе.
Однако ныне пояснять что-либо брату Александр отчего-то не захотел. Вместо того он предложил прогуляться по лесу. Мол, скоро спящие должны пробудиться, и ни к чему, чтобы они застали в келье столь знатного гостя. Непременно пойдут всякие ненужные разговоры.
На прогулку Николай согласился с охотой и спросил насчет знамения: как угадать, что царствованию конец приходит?
Александр отмахнулся, коротко пояснив:
– Когда придет, сам поймешь, что это оно, а до того… царствуй, государь.
– Царствую, – мрачно кивнул Николай. – Хотя и тяжко приходится, особенно поначалу. Обычно новый государь милости являет, а я… – Он печально махнул рукой и как бы вскользь обмолвился: – Когда твое бюро-секретер от бумаг очищали, их все мне принесли. Там-то я среди них и обнаружил письменный донос о грядущем мятеже. Главное, все подробности в нем указаны – и число заговорщиков, и цели, и чего добиваться станут, и как действовать хотят. И он четыре года у тебя хранился, а ты… палец о палец не ударил… – обычная невозмутимость покинула его, и он зло содрал с головы наложенную братом повязку и отбросил ее в сторону.
– Не мог я, никак не мог, – вздохнул Александр. – Виноват перед тобой, спору нет, но и ты пойми меня. Я ведь поначалу и сам их мысли о конституции, об отмене крепостного права и о всем прочем разделял. И не просто разделял, но и поощрял. Так что это я, брат, слышишь, я изменил тому, во что верил, а они остались верными! – разволновавшись в свою очередь, ибо упрек задел его за живое, быстро заговорил Александр-Федор. – За что же мне их судить и казнить?! И если они петлю заслужили, то мне тогда на шею камень пудовый за соблазн малых сих. Прежде чем их судить, вначале я обязан себя суду предать, прежде чем их казнить – себя тяжкой каре подвергнуть, ибо я им яко отец, а они мне – дети. Выходит, их казню, детоубийцей стану. Нет уж, довольно с меня иной крови.