Позже император узнал, чем тот провинился. Вина была серьезная, но какое-то томительное чувство не оставляло Александра. Оно усилилось, когда выяснилось, что солдат после экзекуции – тысяча шпицрутенов не шутка – тяжко занемог и ныне пребывает в лазарете. От этого известия и к нему самому вернулась болезнь, казалось бы, покинувшая его. Он даже подумывал навестить Струменского и уж было совсем собрался, но выяснил, что тот скончался.
Едва император услышал это известие, как его мгновенно осенило: смерть солдата, оказавшаяся столь кстати, ко времени, – не что иное, как еще один знак, дарованный ему Всевышним. Теперь-то он запросто сумеет осуществить свое желание отречься от престола и «удалиться от мира». Притом осуществить это тайно, то есть избежать потрясений в стране.
Из ближних подле него в Таганроге находилась лишь супруга, императрица Елизавета Алексеевна. От нее особого препятствия своему намерению он встретить не ожидал – настолько любила его, что любой каприз принимала с покорностью – а вот остальные…. Он принялся загибать пальцы, считая тех, кого придется непременно посвятить в свой замысел, ибо без помощников в инсценировке своей «смерти» ему никак не обойтись. Несколько раз сбивался, затем составил список. Первоначально в нем была дюжина фамилий. Затем, всячески прикидывая, оставил половину. Настроившись на нешуточные возражения со стороны князя Волконского, неизменно сопровождавшего его во всех поездках, и барона Дибича с Чернышевым, он был в какой-то мере удивлен и даже разобижен той легкостью, с которой они поддались его убеждениям. Дольше других противился Чернышев, но после посула графского титула сдался и он.
А вот врачи – и его собственный, Виллие, и помощник Тарасов, и Штофреген, лечивший от чахотки императрицу, – заупрямились не на шутку. Лишь позже Александр догадался о главной причине: своей «смертью» он ставил под сомнение их профессиональную репутацию, особенно Виллие. Ссылки на то, что впоследствии они могут утверждать: если бы император послушно выполнял их назначения и принимал предписанные им лекарства, то непременно выздоровел бы, не помогали. Устав убеждать он, потеряв всяческое терпение, прошипел, зло глядя на растерянного шотландца: «Вон как ты запел! Помнится, когда я тебя баронетом два года назад сделал, сказывал, что исполнишь, что я ни пожелаю, а тут… Совесть, стало быть, заговорила. Ишь ты! Выходит, указать в посмертном диагнозе моего батюшки апоплексический удар тебе совесть дозволила беспрепятственно, не иначе, как почивать изволила, а ныне пробудилась! Ну-у, коль такой совестливый стал, готовься. Поедешь в Сибирь главным лечащим врачом каторжан. Или все-таки…» Александр выждал паузу, и покрывшийся от страха испариной Виллие согласно кивнул, оговорив только, чтобы в бумагах непременно было указано: при кончине государя ни он, ни его коллеги не присутствовали, а у тела находилась одна императрица.