Вон же, казалось, какая чудесная мысль – воздвигнуть храм Христа Спасителя, чтоб на века оставалась память о Великой войне. А каков результат? Заброшенный фундамент на Воробьевых горах, ибо отведенные на строительство деньги разворованы, а архитектор со всеми его величественными замыслами находится под следствием. И хотя он вроде бы невиновен, но наказание за свою беспечность и попустительство отбыть ему придется. Теперь брат хочет-таки построить этот храм, но уже на Волхонке и под неусыпным наблюдением Тайной канцелярии. Ничего что-то никак с этим храмом Христа Спасителя не получается.
То обстоятельство, что затеянное Александром будет проходить не в России, но за границей, несколько успокаивало. Он хорошо помнил, как, будучи потрясен ужасами войны, вздумал ввести в Европе христианское братство государств, дабы все цари земные «руководствовались заповедями святой веры, заповедями любви, правды и мира, которые должны были непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства».
И что же?! Не прошло и двух лет, как он воочию убедился, насколько грязные руки австрийских политиков могут испачкать, исподлить, изгадить великую идею, изуродовав ее до неузнаваемости. И главное, видя это, негодуя и возмущаясь подлостями Меттерниха, все равно не мог он восстановить чистоту и святость первоначального замысла.
Именно потому он столь охотно и пошел на оказание услуги брату – хоть так, но устроить проблемы Меттерниху, ныне возглавлявшему правительство Австрийской империи. Ишь, расписал о себе в мемуарах, будто он и впрямь – пуп земли, а российский император – так, словно заморская птица попугай, годная лишь на бездумное повторение чужих мыслей.
Со своими сомнениями Александр, недолго думая, направился к старцу Серафиму. Вообще удивительный старец, которого Александр неоднократно видел в своих снах, а теперь наяву и каждый день, был, действительно невероятным человеком. Наверное, даже святым. Но говорил Серафим мало. И в этот раз выдал Серафим только одно:
– Молись.
То же самое Серафим произнес спустя месяц, а вот незадолго до смерти сам призвал послушника к себе. Зайдя к нему в маленькую келию, освещаемую всегда одной только лампадой и возожженными у икон свечами, Александр в который раз подивился силе духа старца. Уже при смерти, осталось жить всего ничего, ан все равно поблажек себе не дозволял. Как не отапливалась ранее келья печкой, так и продолжала не отапливаться, как лежал отец Серафим на жестких неудобных мешках с песком и камнями, служивших ему вместо постели, так и продолжал на них лежать. Встретил он Александра по своему обыкновению традиционным возгласом: «Христос воскресе, сын мой!» Проницательно глядя в глаза бывшему императору, он вслед за этим сказал: