Автобус разгрузили, водитель отъехал чуть в сторону и заглушил мотор. Все снятые с автобуса тюки и охапки сложили в одну кучу, накрыв большим куском полиэтилена. Толпа потихоньку рассосалась, разбрелась по палаткам, устраиваясь на ночлег. Алина с Адмиралом возле костра распотрошили какой-то пакет, достали оттуда хлеб и несколько банок сгущенки. Гоше вручили ведро и послали за водой, меня посадили резать батон, снабдив разделочной доской, ножом и специальной туристической сидушкой на резинке, которую в туристическом простонародье без церемоний звали «жопой».
В ведре, которое на удивление быстро закипело, заварили дикое количество черного чая, который, даже если светить туда фонариком, казался совершенно непрозрачным, густо-коричневым. Кружка, припрятанная в кармане, снова оказалась кстати, я получила свою порцию горячего горького напитка и бутерброд со сгущенкой. Мгновенно расправилась со своей порцией, успев удивиться, какая я, оказывается, была голодная.
Дождик усилился, и народ, как и я, выбравшийся к костру на зов Алины, быстренько заглотил свою порцию «ужина», и снова распихался по палаткам. Они сказочно засветились изнутри, как домики фей, в них еще долго слышалась возня, хихиканье, разговоры. Я наощупь через мокрые кусты продралась вглубь небольшого леска, который начинался чуть в отдалении от реки, избавилась на сон грядущий от излишков жидкости в организме и попыталась вернуться к лагерю, тоже наощупь, понадеявшись выйти на свет костра и звуки голосов.
Однако меня подкарауливала только темнота. Ни голосов, ни фонарей, ни фар, ни света костра. Только ночь, дождь и шуршание капель. Я брела сквозь лес, пока до меня не дошло, что шум дождя становится громче, а шум реки наоборот стихает. Тогда я хорошенько приложила себя ладонью по лбу, развернулась и пошла на звук. Я вышла на открытое пространство, шум воды превратился в рев, и я прошла по скользкому каменистому берегу не меньше нескольких сотен метров, прежде чем наконец увидела светящиеся грибочки-палатки и почти потухший костер. Я обрадовалась и чуть не бегом бросилась к костру. А остановившись возле самых тлеющих углей, не смогла вспомнить, в какой стороне находится палатка, которую мы с Гошей поставили по пашиному указанию и в которой остались мои вещи, спрятанные от дождя. Спросить было уже не у кого.
Я стояла и мокла, тряслась и готова была разрыдаться от злости и безысходности. Потом я велела себе перестать вести себя как кисейная барышня и сделать уже для себя хоть что-то полезное. Снова заставив себя подойти к пугающе темной окраине леса, я набрала небольшую охапку сучьев, все время оглядываясь на лагерь и теперь не упуская из виду палатки и светлую ленту реки. Вернувшись к костру, я положила на угли несколько сучьев и совсем было погасила костер, потом вспомнила, как Алина раздувала огонь той самой «жопой», сняла с себя ту, что по-прежнему висела на моей пояснице, и раздула вполне приличный костерок. Пришлось подкинуть в него почти все сучья, прежде чем он начал давать хоть какое-то тепло, и когда руки у меня уже почти согрелись (зато замерзла спина), из леса выступил человек с фонарем. Я не сразу его узнала, потому что на нем оказался какой-то огромный пятнистый бушлат, фонарь он держал в руке. Подойдя к костру, не сводя с меня мрачного взгляда, в котором хищно отражались искры от моего костра, он осведомился, куда я пропала.