Я не сразу сообразила в темноте, где я и кто со мной рядом, пытается меня обнять, прижать к себе и утихомирить, шепча что-то успокоительное.
Когда в голове прояснилось окончательно и я даже мельком удивилась, что мне удалось разбудить Пашу, кошмар не отступил, а наоборот, навалился всей тяжестью на мою голову, давая понять, что, даже проснувшись, мне не отменить эту жуткую картинку и того, что случилось с Алексеем.
Я сжалась в комок и рыдала, уткнувшись в мокрый, пахнущий дождем свитер, пока мне не полегчало и слезы не кончились. Павел продолжал меня прижимать к себе, хотя я уже не вырывалась и не буянила, и гладил по голове и плечам.
Я притаилась и замерла, думая, что он поймет, что я уже успокоилась, и опять уснет.
Он перестал меня гладить, и я ждала, что он вот-вот погрузится обратно в глубокий сон, из которого я его внезапно вырвала посреди ночи.
Я тихонько лежала и растравливала свои душевные раны, уговаривая себя, что еще неизвестно, что там случилось, и, может, Леше удалось выжить, спастись. И вообще, чего я так распереживалась за человека, который казался равнодушным ко мне, который использовал мой интерес, чтобы втереться ко мне в доверие, чтобы подобраться поближе к Закидонскому; который заранее продумал, как меня спрятать так, чтобы не нашли ни свои, ни чужие, и пришел, чтобы устроить мне побег, чтобы меня спасти…
Растравить раны мне удалось на славу. Слезы опять полились из глаз куда-то к ушам, впитывались в Пашин свитер. Я старалась не шевелиться и не всхлипывать.
– Ты чего? – не выдержал Павел и приподнялся на локте, пытаясь в полной темноте заглянуть мне в лицо. – Это я тебя чем-то обидел? Накричал на воде? Ты брось, это же обычное дело, все орут, все матерятся.
Я зарылась поглубже лицом в его свитер и замотала головой.
– А чего тогда? – Он не отставал и тихонько тряс меня за плечо.
– У меня друга убили, – уже откровенно всхлипнула я, – а он меня спас, сюда тайком отправил, с Адмиралом заранее договорился, а они пришли раньше, и его… застрелили… А я убежала через чердак, и теперь даже не знаю, выжил он или умер.
– Ну вот, не знаешь, а плачешь. А может, живой? Вот домой вернемся, и все выяснится.
Мы уже сидели, и он продолжал меня уговаривать и гладить по спине, а я – плакать, уцепившись обеими руками за его свитер и прижимая его к лицу.
– Ну все, все, давай уже спать. Утро вечера мудренее. Нам завтра в «Пушку» идти.
– Меня Адмирал не пустит, – еле слышно буркнула я ему в свитер, когда слезы мои снова иссякли, мы улеглись обратно и накрылись сползшим спальником и бушлатом.