– Ты что, подглядывал?
– Да было бы за чем подглядывать! – фыркнул он. – Вы же оба были мертвецки пьяны! Я-то уж обрадовался, когда вы завалились на кровать, оставил вас наедине, чтобы не смущать, а вы как два бревна. Даже дверь не закрыли!
Я молча развернулась и прокралась на кухню, где кофе уже сварился. Я нарезала хлеб и ветчину, поставила чайник на случай, если этот привереда опять потребует чаю, и уже успела сделать и наполовину съесть один бутерброд, когда Алексей в своей изрядно мятой рубашке навыпуск появился в дверях кухни.
– С Новым годом! – буркнула я. – Утро уже давно кончилось.
Он улыбнулся, потер сонную физиономию, поскреб отросшую золотистую щетину.
– Ванная там, – я махнула надкушенным бутербродом.
Когда он снова появился на кухне, с мокрой головой, посвежевший и пахнущий моими гелями-шампунями, по его виску и щеке снова струилась кровь, и было видно, что он пытался отстирать воротник рубашки. Бинт на руке тоже промок и превратился в несвежую тряпку. Я вздохнула, запихала в рот остатки бутерброда, запила кофе, встала из-за стола и отправилась в спальню. На ходу придвинула к нему тарелку с хлебом и мясной нарезкой – мол, у нас самообслуживание.
Я порылась в шкафу и нашла более-менее приличную старую мужнину футболку, которую носила дома сама. Убедившись, что на ней нет дыр, я отнесла ее на кухню и отдала Алексею. Он успел налить себе чаю и уже с аппетитом уминал бутерброд. Я принесла чистый сухой бинт и пока разматывала и снова перевязывала ему руку, он продолжал молча есть одной левой рукой. Я снова вытерла ему лицо влажной салфеткой, по-прежнему ни слова не говоря насчет вчерашнего. Или сегодняшнего, неважно. Он стащил с себя наполовину мокрую рубашку и натянул принесенную мной футболку. Мы пытались вести себя как ни в чем не бывало, хотя у меня на душе скребли кошки, а он явно чувствовал себя неловко и скованно.
Тролль благоразумно не показывался на глаза, хотя я была уверена, что он маячит где-то поблизости. Ну как же. Такого накала страстей он ни за что не пропустит!
В конце концов мне надоело наше неловкое молчание.
Я дождалась, когда он допьет свой чай и доест бутерброды, убрала грязную посуду и села напротив него.
– И что мне теперь делать? – задала я ему мучивший меня с самого утра вопрос.
– Трудно сказать. – По крайней мере, отвечал он честно, без этих киношных «Все будет хорошо». – Им нужен Закидонский. Пока у них есть только ты, и они не уверены, что ты – это не он.
– А ты? Уверен, что я – не он?
– Да я-то уверен. Извини, но я полгода играл с тобой и знаю, что ты – не он. Разве что у тебя раздвоение личности и ты сама не в курсе, что ты – это он.