Взгляд Прохора, невидящий, словно повёрнутый внутрь, был устремлён к недалекой кромке леса, над которым начинало румяниться небо. Он заговорил не торопясь, спокойно, словно о давно прошедшем и переболевшем:
— Спишь, бывало, и видишь: туман над Сужей, и лес вот этот, и будто ты мальчишкой бежишь босиком по лугу… Бежишь, аж ветер свистит в ушах… Трава под ногами фырскает… сырая трава, душистая… Проснёшься: нары, решётка на окнах… Везли нас на пароме через реку. По берегам тайга дремучая, воля вольная… Ну, думаю, либо пан, либо пропал… И махнул в воду. Стреляли в меня, да не попали. Видно, не судьба…
Старик положил руку Прохору на плечо.
— А ты полно, Проша… Может, всё образуется.
Прохор покачал головой.
— Нет, дядя, не образуется…
Посветлело, и Кирилл Спиридонович увидел на племяннике добротный черный пиджак, хромовые сапоги, грязные, но крепкие — видно, новые. Ему захотелось узнать, где он раздобыл такую одежду, но спросить почему-то боялся.
Прохор уловил его взгляд, криво усмехнулся. И вдруг неузнаваемо изменилось его лицо. Черты, смягчённые раздумьем, стали жесткими, тоска исчезла из глаз, появился в них нагловатый, хмельной блеск, обмелели они, словно омуты, из которых ушла вода и показалось грязное, неприглядное дно. Изменился и голос. Куда девалась тихая, грустная задушевность? Был он хриплый, насмешливый, нарочито резкий, словно Прохор выхаркивал слова.
— Что, дядя Кирилл, шмутками интересуешься? Содраны с одного гражданина. Ничего, приличный пиджачишко?..
«Господи Иисусе Христе, — мысленно перекрестился Кирилл Спиридонович. — Да неужто ж он?.. А рожа-то, рожа-то!.. Душегуб, как есть душегуб…»
Прохор хмельно улыбался. Испуг дяди доставил ему какое-то странное, болезненное удовольствие.
— Уж больно хороший ты мужик: взялся утешать… ручку на плечо… Ха-ха… — Голос Прохора звенел громко, напряжённо, почти истерично.
— А знаешь, кто теперь твой племянник?! Гордись: опасный государственный преступник. И тебе за укрывательство может хороший срок обломиться. А за поимку — награда. Хочешь награду?! Ну, чего сидишь?! Беги в милицию, собирай народ, лови Прохора Локотникова!..
Прохор осёкся и уронил голову в ладони, словно налилась она вдруг свинцом.
— Тише, ради Христа… — залепетал Кирилл Спиридонович, испуганно оглядываясь. — Что ты, Проша, этакие слова! Чай, на мне крест. Да и с властью советской я целоваться не собираюсь. Опять же один ты у меня остался… Уйти бы всё ж таки тебе. Ведь отсюда искать-то начнут.
Прохор поднял голову, и опять старика удивила происшедшая с ним перемена. Лицо было спокойное, серьёзное, взгляд ясный. Голос зазвучал ровно, с обычными человеческими интонациями, по-деловому: