— Ну вот, дорогая… Ты добилась своего. Видишь, Адам обиделся, и больше не хочет с нами разговаривать. Сейчас же извинись перед ним!
— Ах! Простите-простите ясновельможный пан Моровский. Я не хотела…
— Бог простит, а я вас прощаю.
— Адам, ну хватит кукситься. Ну, улыбнитесь! Стоит ли обижаться на подобные глупости? Я ведь уже извинилась. И почему это вы не развлекаете нас? Я не про это ваше пение. Ну, хотя бы рассказали нам что-нибудь.
— Я не француз, мадам. Кроме знания языка мне не хватает еще очень многого. А вы… Видимо вы уже слишком давно живете на родине Дюма, и потому привыкли к повышенной галантности здешних кавалеров. Мы американцы не любим, трещать без умолку…
'Вот прицепились-то ко мне, тусовщицы хреновы! Все-то им, понимаешь, нужно вызнать. В каждый чугунок залезть. А вот хрен вам будущие подпольщицы! И чтобы вы больше не докапывались ко мне, я тут мачо изображать стану. Типа — 'скажет, как отрежет'. Угу…'.
— Соня, да не приставай ты к человеку. Ты и так уже все испортила. Теперь нашего спасителя не разговорить.
— Фи, мон шер… Адам, нам по пути нужно будет на пару минут заехать в редакцию журнала 'Итеб'. Это по пути. Вон там, через три дома остановите, пожалуйста.
— Здесь?
— Да-да, здесь. Чуть ближе к крыльцу. Я скоро приду, не скучайте.
— У вас пять минут и ни минутой больше, я очень спешу. Опоздаете на две минуты, пойдете пешком.
— Фи!
Софья, фыркнув, убежала по ступенькам. А Павла осталась в машине вместе с Оболенской. Мысли разведчика крутились вокруг фашистской оккупации Парижа.
'Эх! Заминировать бы здесь, те здания, где Гестапо засядет. Жаль нельзя! Ни тех зданий я не знаю, да и людей кучу за эти диверсии на виселицу отправят. Мдя-я. Надо бы, кстати, повспоминать здешние шлягеры, и заставить себя напевать именно их. А то снова засыплюсь на этом. Как там у Пиаф — 'Пардон муа се капри денфа. Пардом муа ревиенс ком аван…'. Хм нет, это точно не Пиаф, это вроде бы Матье в 70-х пела. Да и не знаю я тех песен, и слова у них трудные, кроме некоторых. 'Чао Бамбино. Сорри!'. Угу…'.
Напряженное молчание раздражало, и Оболенская первой задала вопрос примиряющим тоном.
— Адам, а вы ведь скорее поляк, нежели 'янки', почему вы называете себя американцем?
— Я, скорее человек, который очень не любит делить людей по цвету глаз, волос, кожи, а также по месту их рождения и языку.
— Мы тоже не расисты. Но где вы родились? Если это не секрет, конечно…
— Я родился в Швеции, в семье русской польки и русского немца, а потом жил в разных странах.
— А вы любите Польшу?
— Так же как, и Германию, и Россию, вместе с Америкой и Канадой.