— Ну, Стёпа, я тебе это припомню, — только и смог я выдохнуть.
— Да ты что, Миша? Я тебя даже не разу не поцеловал, — притворно испугался тот.
— Всё, ребята, хватит гулять. В темпе собираемся и отваливаем. Бережёного Бог бережёт. Не дай Бог, опять эти стервятники нагрянут, — постарался я придать голосу как можно больше серьёзности.
Мои доводы показались всем более чем убедительными, и народ стал сноровисто собираться. Лишь один Степан что-то недовольно бурчал себе под нос.
— Ты чего, Стёпа? — решился спросить я его.
— А, — с досадою махнул он рукой. — Такую баталию выдержали, а трохвея-то нет.
Я невольно расхохотался. Кто про что, а Стёпа про «трохвей».
— Скажи спасибо, что так легко отделались, — проговорил я сквозь смех. — А ты: трохвей.
Степана мои доводы не убедили, и он отошел, сокрушённо мотая головой, а я подошёл к краю плота и принялся смывать с себя кровь.
«Пошёл на поводу у девчонки, — думал я, умывая лицо. — Ведь трое сбежавших каторжников вряд ли осмелятся на нас напасть. Да нет, всё правильно. Девчонки волнуются, да и луна светит как по заказу. Прорвёмся».
Вода в реке была тёплой. Она замечательно снимала напряжение после событий получасовой давности. По насыщенности событиями пролетевший отрезок времени показался мне длинною в день, хотя в реальном времени прошло не более получаса.
— Могёт, переждём до рассвету? — спросил меня остановившийся рядом Степан.
— У Луизы истерика. Да и другие тоже все на нервах. Не боись, Стёпа, — охлопал я его по плечу. — Не впервой.
— Да я-то что… Мне это дело до одного места. Ну, ты ведь не из-за того, что где-то ещё каторжные блукают?
— Трое, Стёпа, трое. Остальных я чуть ниже, на берегу, положил.
— Ну, ты даёшь! И когда ты только всё успеваешь? — удивился Степан.
— Встаю рано, — скромно ответил я и тут же со злостью добавил: — Хотели меня, словно барана, зарезать. Суки!
— А меня сонного скрутили, — снова повинился Степан.
— Брось, — махнул я рукой. — Господин случай. Мог бы и я на твоём месте оказаться. Тут уже как карта ляжет. Тьфу ты чёрт! — упрекнул я себя за забывчивость. — Там ведь один ещё живой остался.
— Да и хрен с ним, — остановил меня Степан. — Всё одно он уже утёк. Не переживай, Михаил, эти каторжные на белом свете не задержатся. Тайга их к себе возьмёт.
— Слушай, — вдруг вспомнил я о мангрене. — А что Алонка?
Он же таёжник. Как он их проморгал?
— Говорит, что его думал, что командира возвращается, — передразнил мангрена Степан.
— Всё правильно, — хлопнул я себя по лбу. — А как ловко, сволочи, всё подсчитали. Словно чувствовали, что кто-то от лагеря отойдёт. Наобум переть побоялись.