— Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка… Еще осечка… Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты — жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. — сказала я поднимаясь и отряхиваясь. — И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. — после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.
— Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? — он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. — Если ты такая дура, то тебе не понять. — сказал он резко. — Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?
— А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он — не заряжен? — я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.
Он молча ударил меня по лицу. Боли не было. Только звенящая тишина. Я закачалась, но не упала. Сознание чуть не покинуло меня. Кровь во рту, кровь на губах.
— Вот она какая — твоя жалость. — сказала я сплевывая кровь на снег, — В этот раз было не так больно, как в предыдущий. Наверное привыкаю. — мне не было обидно или больно. Мне было приятно мучить его…
Он остолбенел. Страшная бледность покрыла его лицо. И он сказал:
— Прости меня… Я не сдержался… Я не знал, что пистолет…
— Бог простит. — мой голос был ровным и спокойным.
— Я больше никогда не подниму на тебя руку. — проговорил он.
— Нет, поднимешь. Ударил один раз — ударишь и второй раз, а за ним третий и четвертый. А потом каждый раз, когда тебе что-то не понравиться. Я не хочу всю жизнь прожить, пригибаясь, видя поднятую руку. Может, в следующий раз ты меня ногой пнешь? Чтобы больнее. С размаху. А потом пожалеешь. — горько усмехнулась я, наслаждаясь его болью.
— Прости, Наора... Пожалуйста, прости… — он встал на колени. Меня ничуть не тронул подобный жест с его стороны.
— Вставай, не унижайся… — сказала я разворачиваясь.
— Я ударил тебя потому, что не мог смотреть, как единственная женщина, которая мне нужна в этом мире, в истерике собиралась пустить себе пулю в голову на моих глазах. — проговорил он, тихо.
— Я тебе не верю. Только что ты признавался в любви другой… Хотя… Даже если это так — это ничего не меняет. Ты меня не понимаешь. Ты не просто не можешь понять. Самое страшное, что ты не хочешь понимать. Я говорю, а ты не слышишь. Или слышишь только то, что хочешь услышать. Я так больше не могу. Я для тебя, ребенок, игрушка, зверюшка, которую ты не воспринимаешь в серьез. Это мое мнение.